Мариэтт Линдстин - Воскрешение секты

Но были и другие времена. Когда родился Хенрик, во мне росло убеждение, что все будет хорошо. Он был образцовым младенцем. Здоровый и довольный, родился с весом почти четыре килограмма, с самого начала прекрасно спал по ночам и плакал только тогда, когда хотел есть или спать.

Казалось, мне безумно повезло, и я почти забыла свои дурные предчувствия по поводу отцовства. Я столь твердо решила держаться за это хорошее, произошедшее в моей жизни, что смотрела сквозь пальцы на другие вещи. В усадьбе появились новые служанки. С чердака то и дело доносились звуки, от которых трудно было отрешиться. Но я внушала себе, что им все же лучше так, чем жить в бедности.

Однако потом произошло одно событие, запустившее эффект домино и приведшее к очередной трагедии в усадьбе. Дядюшка решил, что Хенрик должен научиться играть на фортепиано. У нас имелся большой рояль, и, несмотря на юный возраст Хенрика, дядюшка вбил себе в голову, что у него талант. Так получилось, что он пригласил учителя фортепиано, Вильяма Лиля, красивого мужчину с волосами куда более длинными, чем считалось приличным в то время.

С того дня, как Вильям переступил порог Виндсэтры, Густафа как подменили. Как я не догадалась! Эти долгие взгляды между ним и Вильямом, эти легкие и как бы случайные соприкосновения… И с каким энтузиазмом Густаф вдруг воспринял игру Хенрика на пианино, хотя малыш просто сидел и бухал по клавишам…

Однажды в январе на остров навалилась метель. Вильяму пришлось остаться ночевать в усадьбе. Я проснулась, услышав крики, и обнаружила, что осталась одна в постели. В детской проснулся и захныкал Хенрик. Взяв его на руки, я пошла на шум. Услышала, что дядюшка громко ругается. Открыла дверь в спальню. При виде того зрелища, которое мне там открылось, я чуть не уронила Хенрика.

Густаф лежал голый на полу, из носа у него текла кровь. Над ним со стиснутыми кулаками стоял дядя. В кровати лежал перепуганный Вильям, натянув до подбородка одеяло. Когда дядя обернулся ко мне, глаза его почернели от гнева.

— Вот чем занимается твой извращенец-муж! — крикнул он мне. — Забери его отсюда, покуда я не прибил эту свинью!

Когда мы вернулись в нашу спальню, я попыталась поговорить с Густафом. Спросила, как долго все это продолжалось. Но он только повернулся ко мне спиной и плакал, пока не заснул.

Я подумала о Вильяме, который остался пленником в нашем доме до самого рассвета — утром его отошлют домой, а его карьера пианиста будет разбита вдребезги.

Ранним утром нас разбудил громкий нетерпеливый стук в дверь. Дядя распахнул дверь, одетый в костюм для верховой езды.

— Вставай и одевайся! — крикнул он Густафу. — Я сделаю из тебя мужика.

И Густаф, забитый и напуганный, поехал с ним в тот день на охоту. Снегопад прекратился, но утро стояло холодное и сырое.

Час спустя на крыльце раздался голос дядюшки. Хенрик и я находились на втором этаже, мы тут же сбежали вниз. Хенрик подбежал к дяде Маркусу, но тот отстранил его.

— Отошли мальчика, Сигрид. Я должен поговорить с тобой и тетей Офелией.

Тетушка тоже поднялась с постели и стояла на крыльце.

Ведя Хенрика в детскую, я чувствовала, что в голове у меня творится полный хаос. Почему дядя вернулся один? Почему он так взволнован?

— Случилось несчастье, — заявил он, когда я вернулась. — С Густафом.

Я закричала и упала на колени на пол.

— Он прочищал ствол ружья, каким-то образом раздался выстрел… не понимаю, как этот идиот умудрился…

Дядя поднял меня с пола. Обнял, принялся утешать. Единственный раз, когда он обнял меня так.

— Я хочу его увидеть, — сказала я.

— Не надо. Поверь, Сигрид, это тяжелое зрелище. Выстрелом ему снесло полголовы. Я позвоню в полицию. А вы обе оставайтесь с Хенриком.

Я всегда думала, что Бог-Отец — единственное сверхъестественное существо в этом мире. Но существовало и нечто другое. Невысказанное, невидимое, лишенное телесности, но все же отчетливо повисшее в воздухе. И в тот момент я это ощутила. Оно требовало моего внимания, задевало меня и в конце концов стало прозрачнее бурлящего весеннего ручейка.

Настолько все очевидно. Очевидная ложь.

Сейчас, мысленно возвращаясь к тем событиям, я думаю, что могла бы спустить все на тормозах. Все равно получить назад Густафа я уже не могла. Все были единодушны в том, что это несчастный случай, — и полиция, и судмедэксперт. Но моя уверенность не поколебалась. Я знала Густафа, его трусость. Никогда в жизни он не стал бы чистить ружье, не убедившись перед тем, что оно разряжено. Опрометчивое поведение настолько не вязалось с его личностью, что эта мысль никак не шла у меня из головы.

На следующий день после похорон я стояла в дверях дядиного кабинета, дожидаясь, пока он поднимет на меня глаза.

— Дядя, я не понимаю, как Густаф мог умереть. Он всегда был таким осторожным…

— На что ты намекаешь?

— Просто хочу узнать, как все произошло.

— Мы уже об этом говорили. Если ты знаешь ситуацию лучше, чем правоохранительные органы, то можешь связаться с ними.

И снова этот взгляд. Каждый раз, когда он так на меня смотрел, все кончалось для меня плохо. Но в тот день ничего такого не произошло.

Среди ночи я проснулась, ощущая на своем ухе его дыхание. Его рука схватила меня за затылок. Он привязал меня за руки к изголовью кровати. Сорвал с меня ночную рубашку и принялся бить так сильно, что я поняла: он полностью утратил над собой контроль.

«Мне конец, — подумала я. — На этот раз он убьет меня».

Но в ту ночь я не умерла. Дядя избил меня до полусмерти, это было. Потом у меня так все болело, что я едва могла пошевелиться. И еще меня тошнило от стыда. Но я выжила. И в ту ночь пришла она. И стала утешать меня.

Вы наверняка задаетесь вопросом, как же я все это вынесла. Почему не обратилась за помощью. Разве я не могла схватить в охапку Хенрика и бежать? Любая жизнь была бы лучше, чем такая.

На такой вопрос не так-то легко ответить. Сбежав, я обрекла бы Хенрика на жизнь в бедности. У дяди были неограниченные возможности, чтобы гоняться за нами. И в прошлый раз, когда я пыталась бежать, все закончилось плохо. Других родственников у меня не было; ни друзей, ни профессии… Вся моя жизнь проходила в стенах усадьбы.

Я была убеждена, что застряла в ловушке, из которой невозможно вырваться. И выбрала самый простой путь — покориться. Стать смиренной и безропотной, чтобы не раздражать дядю Маркуса. Пока я молчу, забочусь о Хенрике и смотрю в пол, дядя меня не трогает. Уже одно это — чудо в моей беспросветной жизни.