К Тюдор - Сожженные девочки [litres]

Большое кирпичное здание, потемневшее от городской грязи, витражные окна защищены тяжелыми железными решетками, шпиль устремляется в серое вечернее небо.

Церковь Святой Анны.

Двери открыты, свет падает на дорожку. Несколько бездомных крутятся рядом, курят. На воротах виднеется сделанная от руки надпись:

В понедельник вечером – бесплатная кухня. Ешьте, пейте, побудьте/помолитесь немного .

Он улыбается, шагает по дорожке и входит в открытые двери.

В ярко освещенной церкви тепло. От вкусного запаха еды в животе снова бурчит. Еда – это здорово, но его сюда привел не только голод. Он жадно обшаривает взглядом церковь. Четверо волонтеров в фартуках стоят за длинным столом на козлах, накладывая в миски жаркое и карри из больших металлических кастрюль. Где она? Он видит, как из глубины церкви появляется фигура в темном костюме с белым воротничком священника.

Фигура подходит к нему и улыбается, демонстрируя ослепительно-белые зубы.

– Привет. Могу я вам чем-то помочь?

Он молча смотрит на плотного чернокожего викария.

– Кто вы?

– Я преподобный Брэдли. – Священник протягивает ему руку. – И я рад приветствовать вас в нашей церкви.

– Нет. – Он качает головой. Это неправильно. Он не так себе это представлял. Не так все планировал. – Где другой викарий? Женщина.

– Боюсь, что она уехала.

– Куда уехала?

Он не в силах сдерживать отчаяние в голосе.

Викарий хмурится:

– Я не знаю.

Он лжет. Толстый черный викарий лжет .

Он знает, где она. Просто не хочет ему говорить.

Священник все еще протягивает ему руку.

– Вы в порядке?

Он с трудом подавляет гнев и пожимает лжецу руку. Она большая и на удивление мягкая.

– Да. Просто я устал и проголодался.

– Почему бы вам не поесть у нас? Я особенно рекомендовал бы куриный карри.

Он натянуто улыбается и покорно кивает:

– Спасибо.

Он становится в очередь и получает свою порцию еды. Присев с миской на краю скамьи, он начинает вилкой отправлять карри в рот. Еда пахнет изумительно, но он почти не чувствует вкуса. Он думает о том, что ему придется прийти сюда позже, когда лжец останется один. Тогда он заставит его все рассказать. Священник крупный, но слабый. Это не займет много времени.

Он спохватывается и качает головой. Нет. Он не должен делать больно священнику. Он изменился. Он уже не такой, как прежде. Уметь управлять гневом – это не слабость. Это проявление силы.

Но ему нужно ее найти.

Тогда сделай ему больно самую малость . Не больше, чем необходимо.

Не больше, чем необходимо. Он размышляет. Уметь управлять гневом – это не слабость. Возможно, у него получится. Он улыбается. Хорошо.

И попытайся не получать от этого удовольствие .

Она съежилась в подвале, в темноте.

У нее над головой слышны мамины шаги. Громко играют религиозные гимны. Это ее наказание за богохульство в воскресенье. Во всяком случае, так сказала мама. На самом деле это всего лишь очередная манипуляция. Похвалить одного ребенка, наказать второго. Во всяком случае, теперь, когда стали старше (и больше), они избавлены от самого ужасного наказания. От колодца. Их опускали вниз. Они проводили там по многу часов подряд.

В подвале не так ужасно. Если не считать темноты. И крыс.

Она подумала о своем плане. Плане побега. С тех пор, как они впервые его обсудили, она редко видела Джой. Ее мама делала все, чтобы они не встречались. К тому же теперь два вечера в неделю Джой изучала Библию с новым священником.

Накануне Джой промчалась мимо нее, почти не поздоровавшись. В ней что-то изменилось. Разрумянившиеся щеки. Загадочная улыбка. Мерри беспокоилась. Что происходит? Это из-за священника?

Многие девчонки были в него влюблены. Но Мерри он не нравился. Когда он зачитывал отрывки из Библии, особенно если в них говорилось о грехе и адовых муках, его глаза стекленели, а лицо краснело. Она уверена, что один раз даже видела стояк у него в штанах.

Наверху мама сделала звук телевизора еще громче.

В углу раздалось шуршание. Мерри напрягла зрение, вглядываясь в темноту. Она ненавидела темноту. Ненавидела за ощущение уязвимости и беспомощности. Она пыталась припомнить слова из какой-то старой детской книжки. В попытке успокоиться она начала произносить их вслух:

«Темнота – это классно, темнота хороша. Темнота…»

Голос ее матери зазвучал громче: «Поет тебе моя душа, о мой Господь-Спаситель. Как Ты велик, о повелитель».

Шуршание приближалось.

– Проклятье!

Я открываю глаза. Майка прилипла к телу, намокнув от пота, одеяло валяется на полу. Спальня вокруг обретает очертания. Моя спальня. Очередной кошмарный сон.

Я сажусь и тянусь к чашке с водой на тумбочке. Выпиваю воду залпом. Дневной свет серебрится по краям занавески. В домике тихо и душно. Я бросаю взгляд на часы: 6: 13. Уснуть мне уже не удастся, можно и встать. Сегодня утром у меня свадебная консультация, так что ранний подъем не повредит.

Натянув спортивные штаны, я крадусь вниз по скрипучей лестнице. В доме пахнет овощным стир-фраем, который я вчера готовила на ужин. После еды мы с Фло устроились на диване с большим пакетом «Эм-энд-Эмс» и смотрели «Смертельное влечение», пока я не обнаружила, что она уснула у меня на плече. Какое-то время я ее не тревожила, наслаждаясь этой близостью. Когда была маленькой, она сворачивалась калачиком у меня на коленях, пока мы вместе смотрели фильмы. Только она и я. Так было всегда.

Отец Фло умер, когда ей было всего полтора года. Она его практически не помнит. На него напали прямо в церкви. В борьбе с нападавшим он упал и ударился головой. Я рассказала об этом Фло, когда она была достаточно взрослой, чтобы это понять. Я также рассказала ей, каким замечательным отцом он был и как сильно ее любил. И это правда. По большей части. Но, как и во многих других случаях, это лишь один из вариантов правды. История, рассказанная столько раз, что я и сама уже почти в нее верю.

В конце концов вскоре после полуночи я растолкала Фло и мы еле дотащились до постелей. Наши грязные тарелки все еще валяются в раковине. Разбитый фотоаппарат Фло лежит на кухонном столе. Я подхожу и беру его в руки. Понятия не имею, во сколько обойдется ремонт, но абсолютно уверена, что это будет стоить больше шести с половиной фунтов моих сбережений.

Я снова смотрю на фотоаппарат, ощущая тугой узел в животе. Молодежь считает себя неуязвимой, но по мере взросления, и особенно после того, как становишься родителем, ты начинаешь видеть опасность повсюду. Фло знает, кто стрелял из ружья. Я в этом уверена. Знает это и Ригли. Но по какой-то причине они не хотят мне этого говорить. И как насчет самого Ригли? Я не могу определиться. Он не внушает мне доверия, как не внушал бы любой мальчик, которого Фло привела домой, или тут есть что-то еще?