Эшли Одрейн - Ты знала

Ты не хочешь второго ребенка, обвиняющим тоном заявила я. Почему?

Мы молча лежали рядом.

Хочу , через пару секунд прошептал ты и легонько погладил меня по волосам.

Ты лгал, но мне было все равно.

Я повернулась к тебе и принялась ласкать, пока ты не поддался. Я впустила тебя в свое лоно, представила, что в моей жизни все другое – и ты, и эта комната, и материнство, – и попросила не останавливаться.

Тремя неделями ранее, чистя зубы, я вновь заговорила об этом. Ты сплюнул в раковину и оторвал зубную нить. Посмотрим. Попозже.

В твоем голосе послышались необычно резкие нотки. В другое время, при других обстоятельствах я бы насторожилась, но тогда я не приняла их во внимание. Дело было не в тебе, а во мне. По моему мнению, единственное, что могло сохранить нашу семью, – второй ребенок. Только он мог исправить наши предыдущие ошибки. Раз за разом мои мысли возвращались к тому, зачем мы родили Вайолет, – ты хотел семью, а я хотела сделать тебя счастливым. А еще я намеревалась опровергнуть свои сомнения и доказать, что моя мать ошибалась.

Однажды ты поймешь, Блайт. Женщины в нашей семье… не такие, как все.

Я хотела получить новый шанс стать матерью.

Я не могла смириться с тем, что проблема во мне.

Провожая Вайолет в детский сад, я указывала ей на младенцев. Разве не славно иметь братика или сестричку? Она редко удостаивала меня ответом, мысленно пребывая в своем мире. Впрочем, увеличившаяся дистанция заметно облегчила жизнь нам обеим. Как-то раз у входа в сад мы встретили маму с новорожденным, примотанным к груди. Она осторожно наклонилась, чтобы поцеловать старшего сына на прощание.

– С двумя, должно быть, нелегко приходится, – с улыбкой заметила я.

– Тяжко, конечно, но оно того стоит. – Вот, опять: оно того стоит. Женщина выпрямилась и погладила малыша по головке. – Он совершенно другой. Со вторым все иначе.

Совершенно другой.

Вайолет стояла в дверях спальни, уперев руки в бока, и отказывалась уходить, пока я не расскажу, чем мы занимались. Пришлось объяснить. Когда мужчина и женщина любят друг друга, им нравится обниматься особым образом. Воцарилась тишина. Наконец Вайолет развернулась и ушла к себе.

– Надо ее успокоить, – сказала я, – удостовериться, что у нее все в порядке.

– Ну так иди к ней, – огрызнулся ты.

Я не пошла. Мы отвернулись друг от друга в непонятном мне противостоянии.

Утром мы не разговаривали. Я отправилась в душ, не приготовив тебе кофе. По пути на кухню я остановилась на лестнице, послушать, как ты за завтраком беседуешь с Вайолет. Она призналась, что ненавидит меня: ей хочется, чтобы я умерла и она могла жить только с тобой.

У другой матери сердце разорвалось бы от горя.

– Вайолет, она же твоя мама, – произнес ты.

Ты мог по-разному отреагировать, но выбрал именно эти слова.

Ночью я бесстыдно предложила тебе попробовать снова, всего один раз. Ты согласился.

На матери был тот же спортивный костюм, в котором она обычно приходила в детский сад. Кофта смялась из-за тяжелой корзины для пикника, волосы растрепались от тягот прошлого дня. Сын снял бейсболку и встал рядом. Двор детского сада искрился от утренней энергии: животы у детей набиты хлопьями, глаза припухли со сна. Мать присела на корточки, сын уткнулся лицом ей в шею. Я заметила, что мальчик расстроен; руки матери сомкнулись вокруг его головы, словно цветочные лепестки. Она что-то шептала сыну, а тот крепко ее обнимал. Он нуждался в ней. Позади нарастал детский гомон, звонко застучал баскетбольный мяч.

Мать погладила сына по хрупким плечам. Он отстранился, тяжело дыша, но она вновь притянула его к себе. На этот раз именно она нуждалась в нем. Мать снова заговорила. Он закрыл глаза, кивнул, надел бейсболку, поправил козырек и пошел прочь. Не робко, не с сомнением, а твердо, целеустремленно. Мать не могла смотреть ему вслед. Она отвернулась, достала из кармана телефон и погрузилась в поток информации, не причиняющий столько боли.

Тем утром у меня в животе впервые запорхали бабочки: внутри пробуждался ребенок. Уходя в сад, Вайолет забыла пакет с апельсиновыми дольками. Высасывая из них теплый сок, я последовала за матерью. Она зашла в магазин за солью; я наблюдала за ней из-за пирамиды помидоров. Мне хотелось вглядеться в ее лицо и понять, каково это – иметь столь тесную связь со своим ребенком. Ответа я так и не получила, потому что через квартал потеряла ее из виду – на тротуаре перекладывали покрытие и образовался затор.

Мы с Вайолет не говорили на тайном языке невидимых глазу мелочей, поэтому мне очень хотелось научиться, чтобы стать лучшей матерью для следующего ребенка.

По дороге домой я остановилась рядом с небольшим блошиным рынком. Прислонив стопку старых картин к фонарному столбу, продавщица наклеивала на задники цветные ценники. Она достала из стопки элегантную золоченую раму и задумчиво осмотрела ее, прикидывая, какую назначить цену. Когда я увидела картину, у меня защемило сердце. На ней была изображена женщина с маленькой девочкой на коленях. Малышка в белом платьице прижала ладошку к подбородку матери, а та ласково смотрела на нее; их головы соприкасались. От них исходили умиротворение и тепло. Длинное персиковое платье женщины, украшенное бордовыми цветами, ниспадало красивыми складками. У меня язык не поворачивался спросить, сколько стоит эта картина; впрочем, цена не имела значения – я была готова купить ее за любые деньги.

– Я возьму, – сказала я, увидев, что продавщица ставит картину обратно в стопку.

– Вот эту? – Та сняла очки и удивленно взглянула на меня.

– Да, с матерью и ребенком.

– Это Мэри Кэссетт [1] Мэри Стивенсон Кэссетт (1844–1926) – американская художница, писавшая в стиле импрессионизма. Речь идет о картине «Эмили и ее дитя» (1889). – Примеч. пер. . Разумеется, копия, не оригинал. – Женщина засмеялась, как будто я и так должна была догадаться, насколько абсурдно полагать, что это оригинал.

– А кто здесь изображен? Сама художница?

– Нет, у нее не было детей. Возможно, поэтому она так любила рисовать матерей с детьми.

Я принесла картину домой и повесила в комнате малыша. Вернувшись с работы, ты увидел, как я поправляю раму, и пренебрежительно хмыкнул.

– Не нравится?

– Как-то на тебя не похоже. В комнате у Вайолет ты вешала всяких зверюшек.

– А мне нравится.

Я хотела такого ребенка, мечтала ощущать на щеке прикосновение пухлой ручки. Мне отчаянно не хватало осязаемой любви.

Вайолет безмолвно наблюдала, как мое тело растягивается и изменяется. Малыш ворочался в животе весь день напролет, дрыгая крошечными пяточками. Мне нравилось лежать на диване с задранной футболкой, напоминая всем нам, что он здесь. Мы – семья из четырех человек.