Ю Несбё - «Ревность» и другие истории

— Что ты имеешь в виду? — спросил Одд, надеясь, что по голосу раздражения не слышно — а он бесился.

— Во-первых, практически невозможно рассказать двумя-тремя предложениями, о чем она. А во-вторых, сложно найти целевую группу, за исключением тех, кто питает огромный интерес к литературе, и твоих старых читателей. Что, в общем, одно и то же. Кроме того, — она переглянулась с Софи, — группа довольно маленькая, элитарная.

Она сделала глубокий вдох, и Одд Риммен понял, что есть и «в-третьих».

— В-третьих, роман очень мрачный и пустой.

— Пустой? — вырвалось у Одда Риммена, согласного со словом «мрачный».

— Антиутопия, — добавила Софи.

— И почти без людей, — сказала Джейн. — По крайней мере, людей, с которыми себя сможет идентифицировать читатель.

Одд Риммен понял, что они заранее сговорились. По крайней мере, он оценил, что они не пожаловались на то, что в новой книге («Ничто») не было сцен секса, ставших его визитной карточкой.

— Какая уж она есть, — пожал он плечами. — Take it or leave it [18] Бери или проваливай (англ.). .

— Да, но мы здесь для того, чтобы поподробнее остановиться на том, как заставить людей купить ее, — сказала Софи.

Одд вновь услышал жесткие нотки.

— Хорошая новость, — сказала Джейн, — в том, что у нас есть ты. Ты интересен средствам массовой информации. Вопрос лишь в том, хочешь ли ты помочь своей книге, появившись на публике.

— Разве Софи тебе еще не объяснила? — спросил Одд Риммен. — Я помогаю книге тем, что НЕ появляюсь на публике. Если уж на то пошло, это мой имидж. — Он высказался со всем накопившимся у него презрением. — Отдел маркетинга ведь не станет его ломать и терять коммерчески привлекательное качество своего писателя?

— Молчание бывает эффективно, — ответила Джейн, — но срабатывает лишь на некоторое время, а затем становится скучной и непродуктивной вещью. Смотри на это следующим образом: молчание посеяло семена, а теперь нам надо собирать урожай. Все газеты и журналы выстроятся в очередь за право первыми взять эксклюзивное интервью у человека, переставшего говорить.

Одд Риммен задумался над ее словами. Было в них что-то странноватое, как бы противоречие.

— Раз уж мне торговать собой, то почему в качестве эксклюзива? — спросил он. — Почему бы не устроить групповое изнасилование, по всем фронтам?

— Тогда публикации будут скромнее, — тихо сказала Софи.

Они с Джейн определенно пытались донести до него что-то вместе.

— А почему не ток-шоу? — спросил он.

Джейн вздохнула:

— Туда все хотят, и попасть туда очень-очень трудно, если только ты не кинозвезда, знаменитый спортсмен или звезда реалити-шоу.

— Но Стивен Колберт…

Теперь раздражение ушло, но бедняга Одд понадеялся, что они не заметят.

— Это тогда было, — сказала Софи. — Двери открываются, а потом закрываются — таков этот мир.

Одд Риммен выпрямился на стуле, задрал подбородок и направил взгляд на Софи.

— Полагаю, ты понимаешь, что спрашиваю я из любопытства, а не потому, что мне интересно опять играть роль медиаклоуна. Пусть книга говорит сама за себя.

— Нельзя получить все сразу, — заметила Джейн. — У тебя не выйдет сделать так, чтобы тебя одновременно и считали иконой в мире хипстеров, и читала широкая публика. Прежде чем мы определимся с маркетинговым бюджетом для этой книги, мне нужно узнать, что для тебя важнее.

Одд Риммен медленно, как бы неохотно повернулся к ней.

— И еще кое-что, — сказала какая-то Джейн. — «Ничто» — плохое название. Никто не купит книгу ни о чем. Пока еще есть время его поменять. Отдел маркетинга предложил вариант «Одиночество». По-прежнему мрачно, но, по крайней мере, с этим себя сможет идентифицировать читатель.

Одд Риммен вновь посмотрел на Софи. По ее выражению лица казалось, что она на его стороне, но Джейн тоже права.

— Название у книги останется, — произнес, вставая, Одд Риммен.

От сдерживаемой ярости дрожал голос, из-за чего он разозлился еще сильнее и решил поорать, чтобы унять дрожь:

— А еще это название говорит о том, сколько я планировал участвовать в этом гребаном коммерциализированном медиацирке. Пошли они на хрен. И пошли…

Не договорив, он вышел из переговорной и зашагал по лестнице — поскольку ожидание лифта, который никак не придет, испортит его уход, — мимо ресепшена и на Воксхолл-бридж-роуд. Там, естественно, шел дождь. Сраное говноиздательство, сраный говногород, сраная говножизнь.

Он перешел улицу на зеленый свет.

Говножизнь?

У него выходит лучшая из написанных книг, он станет отцом, у него есть женщина, которая его любит (что, может быть, выражалось не столь явно, как поначалу, но ведь всем известно, какие странные перепады настроения и желания может устроить беременной женщине гормональный хаос), и работа у него лучшая из существующих: высказывать то, что, по его мнению, важно, и его слушают, смотрят — читают, черт возьми!

То есть именно это у него хотели забрать. Единственное, что у него есть в жизни. Потому что есть только это. Он мог сделать вид, что все остальное имеет значение — Эстер, ребенок, их жизнь, — и, разумеется, какое-то значение у этого есть, но просто этого недостаточно. Нет, этого на самом деле недостаточно. Ему нужно все! Все сразу, догнать обоих зайцев, передоз против передоза — он сейчас же загубит эту говножизнь!

Одд Риммен резко остановился. Стоял, пока не увидел, что светофор загорелся красным, и с обеих сторон у машин взревели моторы — как готовые напасть хищники.

И вдруг ему пришла мысль, что здесь все может кончиться. Неплохой будет конец у истории. Такой конец выбирали крупные рассказчики и до него. Дэвид Фостер Уоллес, Эдуар Леве, Эрнест Хемингуэй, Вирджиния Вулф, Ричард Бротиган, Сильвия Плат. Список не кончался, он длинный. И яркий. Смерть продает, Гор Видал назвал это wise career move [19] Мудрый карьерный шаг (англ.). , когда умер его коллега, писатель Трумен Капоте, но самоубийство продает лучше. Кто бы и дальше стал скачивать музыку Ника Дрейка и Курта Кобейна, если бы они сами не расстались с жизнью? А может, ему и раньше приходила эта мысль? Разве она не пронеслась у него в мозгу, когда Райан Блумберг приказал ему застрелить либо себя самого, либо его? Если бы книга была готова…

Одд Риммен сделал шаг вперед.

Он успел услышать окрик от стоявшего рядом на тротуаре человека — затем его заглушил рев моторов. Он видел, как на него несется стена машин. Да, думал он, но не здесь, не так, в банальной дорожной аварии, которую спишут на несчастный случай.

Миндалевидное тело решило бежать, и он как раз успел на другую сторону до того, как мимо промчались машины. Он не остановился, побежал дальше, пробирался между людьми или расталкивал их на переполненном лондонском тротуаре. Ему вслед неслись английские ругательства, в ответ он бросался французскими, они были получше. Переходил улицы и мосты, пересекал площади и поднимался по лестницам. После часовой пробежки он запер дверь тесной сырой квартиры — одежда, даже куртка, вся промокла от пота.