Ингар Йонсруд - Калипсо

На самом деле, это вполне понятно. Потому что чем еще заниматься тут на холме, кроме как бродить по улицам между деревянными виллами и глазеть на гуляющих средних лет и гувернанток, мечущихся между сопливыми детьми и чихуахуа.

Андреас припарковался на гравийной дорожке перед деревянным домом цвета охры со сдаваемой в аренду маленькой квартирой на нижнем этаже.

Оказалось, что Ингеборг Бальтерцен живет здесь с того самого момента, как она приехала одним дождливым летом в семидесятых в Осло из прекрасной южной части Норвегии. Она держала небольшую танцевальную школу внизу, в городе, «под облаками», как выразилась, и прекрасно помнила и адвоката по коммерческому праву фру Эву Борх и ее сына. Эва Борх владела этой виллой до самой смерти. Она отошла в мир иной на той же неделе, когда Селин Дион выиграла «Гран При Мелодия», в чем Бальтерцен была абсолютно уверена.

Ее рукопожатие оказалось таким же холодным, как и гостиная, куда она провела следователей. Поданный ею чай, напротив, был огнедышащим.

– Я не могу сказать ничего плохого о Борх. Скромная и работящая женщина. То, что она воспитала такого сына, не укладывается у меня в голове.

У нее был скрипучий голос, который, по мнению Фредрика, как нельзя лучше подходил этой тощей женщине.

– А как насчет герра Борха? – спросил Андреас.

Он устроился рядом с Кафой на тканевом диване, который был единственным сидячим местом в гостиной. Журнального столика рядом не было, на полу только плетеный коврик для медитаций. Стену перед ними украшали плакаты с женщинами и мужчинами в танцевальных трико. Фредрик принялся рассматривать серебряные и золотые статуэтки, в большом количестве расставленные на каминной полке. Большинство из них в форме женского тела, и многие носили имя Ингеборг Бальтерцен.

– Знаете, я пробовала себя в Национальном балете. Когда только приехала в столицу. Да… Давно это было. Спина… – Она стала гладить себя по спине, и ворсинки на длинном синем кашемировом кардигане, в который Ингеборг была одета, наэлектризовались и вздыбились… – не дала.

Распущенные седые волосы бывшей танцовщицы доставали до поясницы. Должно быть, когда-то она была необыкновенно красивой женщиной, подметил Фредрик. Ингеборг Бальтерцен повернулась к Андреасу.

– Насколько мне известно, никакого герра Борха не было.

Андреас инстинктивно выпрямился под проницательным взглядом хозяйки.

– В каком смысле?

– Ни о каком мужчине никогда не было речи. Он был… – она сделала формальный голос, словно читала свидетельство о рождении. – … отец: неизвестен.

«Кому неизвестен?» – удивленно подумал Фредрик.

Кафа звякнула чайной чашкой.

– Что насчет сына? – спросила она.

– Вы знаете, как его называла фру Борх? Когда он был непослушным? – Бальтерцен понизила голос, – Каин. – и прикрыла рот рукой. – Это же как-то… не очень красиво.

Да. Можно и так сказать. Называть своего сына именем старшего из детей Адама и Евы. Именем братоубийцы.

У Кафы завибрировал телефон. Она посмотрела на него, поставила чашку на пол и дала понять, что ей надо выйти.

– Каин… – сказала она быстро. – А что с Авелем?

– Да, что с Авелем? – отозвалась учительница танцев. – Меня тоже это интересовало.

Кафа исчезла в коридоре.

– Она всегда такая? – спросила Бальтерцен, грациозным движением поднимая с пола чашку Кафы. – Взвинченная?

– Да, – ответил Андреас.

– Нет, – ответил Фредрик.

Эва Борх переехала в Холменколлен в тот год, когда Синдре пошел в третий класс. За пару лет до того, как Бальтерцен сняла у них жилье, как следовало из ее рассказа. Она не знала, где они жили раньше. Мать мальчика нечасто бывала дома, она очень много работала, и Ингеборг стала няней для Синдре.

– Когда позволяла спина, у меня на все хватало времени. Но я смогла выдержать не более полугода. Он был очень непростым ребенком.

И чтобы подчеркнуть свою мысль, она скорчила гримасу. К Эве приходили попрактиковаться множество гувернанток. Некоторые чересчур добрые, другие слишком строгие, одни аккуратные, другие неряшливые. Но Синдре Борх оказался крайне трудным для них для всех. Он не был прямо-таки злым. Она бы так не сказала. Просто рассеянным. Пустоголовым, грубым и неосмотрительным.

– Ну, как и большинство детей, – вставил Фредрик.

– Нет, – резко возразила она. – Он не был как большинство детей. Он изматывал мать своими выходками. Все эти ночи, когда он просто исчезал и днями не возвращался. Поездки в травмпункт. Полиция у дверей в любое время суток. В конце концов ее сердце сказало «стоп».

Под аккомпанемент Селин Дион. Ne Partez Pas Sans Moi. Фредрик понятия не имел, почему вспомнил эту мелодию. Не уезжай без меня. Почему учительнице танцев запомнилось именно это? Фредрик внимательно посмотрел на нее. Вполне себе дама. Но что он упустил в ее рассказе?

– Как они называют это, гиперактивный?

– СДВГ [30] Синдром дефицита внимания и гиперактивности. , я думаю, – сказал Фредрик.

Из Синдре так ничего и не вышло. Ни в школе. Ни дома. Операция от лопоухости тоже не помогла. Сдались логопеды, тренеры по теннису и учитель фортепьяно.

– Сто девятнадцать, – прошептала Ингеборг Бальтерцен. – Они измерили его ай-кью, когда он поступал на военную службу. Он не был глуп.

Но никакой военной службы у мальчика, конечно, не вышло. Гашиш в моче, попытка самоубийства и в целом слабые оценки положили этому конец.

– Он получил свой первый тюремный срок за несколько недель до смерти матери. С тех пор я его больше не видела.

– Даже на похоронах?

– Да.

Фредрик и Андреас по очереди пожали ее жилистую руку и попрощались. Кафа уже сидела в машине. На коленях у нее был ноутбук, и она казалась очень возбужденной.

– Звонили из отдела поддержания порядка, – сказала она, пока Андреас заводил мотор. – Помните Лин? Карточку на цветах в машине Каина?

– Да.

– Несколько дней назад патруль подобрал женщину, бежавшую вдоль Моссевейен. Проститутку. Она была едва одета и мало что говорила, но из нее вытянули, что ее зовут Лин. Так, по крайней мере, она себя назвала. Они отвезли ее в приют.

Кафа повернула ноутбук, чтобы Фредрик с Андреасом смогли посмотреть.

– Я говорила с приютом. Она исчезла оттуда через пару дней. Но поглядите сюда, – сказала она, указав на сайт с фотографией молодой азиатской девушки.

На ней была короткая черная юбка. Белая, доверху застегнутая рубашка, под которой просвечивались молочно-белые груди. Вариант школьной формы, в котором ни один отец не захотел бы видеть свою дочь. У нее были тоненькие косички, и она сидела, широко расставив ноги, на белом диване, с обеих сторон обложенная красными подушками в форме сердца. Голова наклонена вперед и взгляд слегка поднят. Смущенная улыбка. Под фото телефонный номер. И имя. Лин.