Ингар Йонсруд - Калипсо

– Точно! Фигерас, да.

– Когда он звонил в последний раз?

– Я звонил ему. Когда Расмуссена выпустили. Я не знаю , имел ли Расмуссен намерение отомстить, когда его выпустили. Но у меня сложилось такое впечатление. Поэтому я позвонил Фигерасу и предупредил его. Это не моя обязанность, но я все же сделал это. По велению совести.

Андреас. Который утверждал, что понятия не имел, что Педер Расмуссен разгуливает на свободе.

Тюрьма Ила и учреждение превентивного наказания располагались в глубине леса, который называют Айксмарка. Это совсем недалеко от стрельбища, где были они с Андреасом, так как Фредрик услышал грохот выстрелов по пути от будки охраны до автобусной остановки.

Здесь немецкие оккупанты построили концлагерь Грини. Здесь испытали на себе всю жестокость нацизма девятнадцать тысяч семьсот восемьдесят восемь человек, большинство из которых норвежцы. Прямо около остановки высился мемориал. Проход к нему был расчищен от снега, и вид изогнутых столбов из грубого бетона и мелких камней заставил Фредрика тяжело вздохнуть. На верхушках столбов частично сохранились керамические изоляторы, между которыми во время существования лагеря была натянута колючая проволока под напряжением. Надпись на памятнике в центре мемориала между столбами звучала как горькая ирония: «Свобода и жизнь неразделимы». Не очень-то воодушевляет подонков, сидящих за стальным забором вот там, на вершине холма.

В автобусе Фредрик оказался один. Сел сзади, и когда автобус тронулся по заснеженным просторам, Фредрик достал телефон из внутреннего кармана и отыскал номер российского посольства.

– Я звоню из Концертного зала Осло, – сказал он, наблюдая в окно за пробирающимися по снегу лыжниками.

– Чем я могу вам помочь?

В голосе женщины на том конце сквозило нетерпение.

– Я звоню по поводу билета на концерт Lawrence Power , исполняющих «Ромео и Джульетту» Сергея Прокофьева. Он зарезервирован на имя военного атташе Федора Ларинова?

Иногда она смотрела на людей и представляла, как бы они выглядели мертвыми. Иссушенные раком до костей, отскобленные химиотерапией до гладкости и одновременно раздутые кортизоном как воздушный рис.

Агнес Усе изучающе осмотрела двоих следователей, вошедших в ее кабинет, и наконец остановила свой взгляд на женщине. Ее смуглая кожа приобрела бы землистый оттенок, почти как мокрый песок. Черные блестящие волосы, те что остались бы, стали бы ломкими и тонкими. А под самый конец она бы бредила, и возможно на языке, который Агнес не понимала бы.

– Вы, кажется, не удивлены?

Мужчина, с усами и в очках, завел разговор. Он что-то принимает? Антидепрессанты или, может быть, болеутоляющие? Она видела это по его глазам. Какой-то туман, который необязательно мог являться особенностью его внешности.

Она попыталась улыбнуться.

– Знаете что? – сказала она, положив вспотевшие руки на колеса, ведущие коляску. – Один, иногда два или три раза в неделю в одном из кресел, в которых вы сидите сейчас… чаще всего в вашем, – сказала она и кивком показала на женщину, – сидит человек, которому я сообщаю, что он скоро умрет. Я довольно хорошо научилась держать свои чувства при себе.

Она не раз думала об этом. Почему больной, как правило, садился на стул слева? Потому что он ближе к двери? Или потому что дальше от окна? Может быть, все дело в ней. Агнес знала, что ее болезнь повлияла на нервы лица, его левая часть стала менее подвижной и было чуть сложнее показывать эмоции. Делало ли это обстоятельство более удобоваримым страшное известие, которое она сообщала? Если передать все с как можно меньшей человечностью.

– Но разве вы не знали, что он жив?

– Аксель? Нет, конечно, нет. Это абсолютный шок. Ведь… ведь уже больше двадцати лет прошло с тех пор, как мы с ним встречались. Мы расстались до его смерти. Я имею в виду, до вымышленной смерти.

– А с его матерью, Гердой Тране, вы как-то общались?

Агнес Усе издала короткий смешок.

– А вы обычно общаетесь с матерями своих бывших?

Полицейский слегка улыбнулся, но не ответил.

– У него был диабет, – вставила женщина-следователь. Ее звали Кафа Икбаль. У Агнес Усе была хорошая память на имена. – У него уже была эта болезнь, когда вы познакомились?

– Полагаю, это диабет второго типа. Раньше нет, у него не было диабета. Он же был морским егерем. Хорошо тренированным. Единственное, от чего он страдал, так это жалость к самому себе.

Они задали еще несколько вопросов, но Усе не смогла им хоть чем-то помочь. Да, это она сделала фотографии на свадьбе Эгона и Сюзанны. Нет, она понятия не имеет, чем Эгон Борг занимается сейчас. Агнес отодвинулась на кресле назад, давая понять, что она бы с радостью продолжила беседу, но служба зовет.

– Пациент, – сказала она. – Молодая девушка. Ей осталось совсем недолго.

Пузырьки на стенках пластиковой кружки говорили о том, что жидкость в ней стояла долго. Агнес Усе дождалась, пока дверь в палату пациента закроется за ее спиной, и, отодвинув маленький столик в сторону, вплотную подкатилась к кровати.

Прямые, черные как нефть волосы покоились на плечах шестнадцатилетней девочки. У нее был голос как у старухи. Белоснежная кожа, плоское и широкое лицо и заострившийся нос. Уши торчали из-под парика как бледные фонари. Агнес провела пальцами по хрупкой шее. Коснулась углубления между ключицами. Кожа сухая после облучения. Опухоль в шейной ямке была твердой и бугристой, как скорлупа грецкого ореха. Усе взяла девочку за руку. Ложбинка на локтевом сгибе испещрена следами от многочисленных уколов. Отсюда бежали две бело-синие вены. У запястья они разветвлялись и разбегались дальше по руке.

Агнес положила два пальца на пульс. Она не вполне знала, зачем, но сделала так. Кончиками пальцев почувствовала ледяной холод. Полное отсутствие признаков жизни. Сердце больше не билось.

Она посмотрела на часы и схватила журнал. Девочку звали Мириам Исаксен. Но Агнес, конечно, и так помнила это. Агнес Усе отлично запоминала имена. Девочки не стало в четырнадцать минут четвертого ночи сегодня. Подходит идеально. Несколькими быстрыми росчерками пера она вписала измененные данные. Дала остывшему трупу еще полсуток жизни. Рассчитав, сколько еще морфина, бензодиапезинов и барбитуратов потребовалось бы пациенту на эти часы, она устремилась в комнату с лекарствами.

Проклятая совесть Каина начинает приносить проблемы. Он уже стал говорить, что хочет покончить со всем этим. Уйти. Агнес много размышляла о том, почему, но когда исчезла Лин, она все поняла. Каин был влюблен. Этот проклятый идиот влюбился в свою шлюху. Но теперь пусть подумает. За прошлую неделю умерло шесть человек, и от них остались наркотики. Препараты, которые она передавала Каину, а он дальше продавал их своим клиентам, с хорошей прибылью для них обоих. Хотела бы она посмотреть, как он откажется от денег.