Шарлотта Линк - Дом сестер

Из-за осторожности Барбара не стала брать с собой свечу, так как свет наверняка привлек бы внимание Ральфа. Ей пришлось некоторое время постоять на темной, ледяной лестнице, пока глаза не привыкли к темноте. Теперь она могла спуститься вниз. Дважды скрипнули ступени, но потом все стихло. Может быть, Ральф уже давно спит…

В кухне Барбара ориентировалась без каких-либо затруднений. В окно падал лунный свет, освещая стоящие на столе пустые стаканы из-под бренди, тарелки с крошками хлеба, заварочный чайник. От плиты шел небольшой жар. Барбара собрала рукопись и вышла из кухни так же тихо, как и вошла в нее.

Идя по коридору, невольно посмотрела через открытую дверь в столовую — и резко остановилась.

Она увидела Ральфа.

Точнее сказать, лишь его силуэт на фоне холодного света, проникавшего снаружи. Он стоял у окна, повернувшись к ней спиной. Барбара не знала, заметил ли он ее, или ему было просто безразлично, что она бродит здесь, внизу. Ральф стоял неподвижно и смотрел в окно; и что-то в его позе — слегка ссутуленные плечи, напряжение во всем теле? — выдавало его одиночество. В бессловесном взаимном выражении чувств, которого не было даже в лучшие годы их влюбленности, Барбара ощущала, насколько одинок он был и какую боль ему причиняет это одиночество. Она порывисто и испуганно вздохнула, и Ральф обернулся. Казалось, он не удивился, увидев ее перед собой, — возможно, перед этим слышал ее шаги.

— Не можешь уснуть? — спросил он.

Барбара подняла рукопись вверх и виновато улыбнулась.

— Не могу. Нужно что-то почитать на ночь.

Ральф кивнул.

— Иногда это помогает. Я имею в виду — если не можешь уснуть.

— Тоже скоро ложишься?

— Да. Но еще не поздно. — Он сделал движение головой в сторону окна. — На улице очень светло.

— Знаю. Уже видела, когда была в кухне.

— Ты ничего не надела на ноги, — сказал муж. — Зачем ты стоишь на холодном полу?

Барбара посмотрела на свои босые ноги. Пальцы невольно подогнулись, прячась от холода, шедшего от плитки.

— Пойду наверх, — сказала она чуть смущенно. — Спокойной ночи.

Они посмотрели друг на друга. И вдруг Барбара разом поняла, почему она плакала. Она плакала по той же самой причине, по которой Ральф стоял здесь, всматриваясь в ночь. В какой-то момент, сегодня, в последнюю ночь или за прошедшие дни, оба они осознали, что все прошло. Они так и не нашли дорогу друг к другу. Вероятно, она больше не существует, и уже давно. Они просто этого не замечали, или не хотели замечать. Теперь это осознание поразило ее как удар и выбило почву из-под ног. Они не могли больше обманывать себя, скрываться где-то в этом занесенном снегом доме, в котором они в буквальном смысле застряли вместе со всеми их проблемами.

Барбара повернулась и стала подниматься по лестнице. От холода у нее ломило ноги. Она энергично захлопнула дверь и, стуча зубами, залезла под одеяло. Тепло приятно охватило ее, как чьи-то объятия.

«Я не хочу сейчас задумываться, — сказала она себе, — просто не хочу сейчас вообще ни над чем задумываться».

Листы бумаги зашелестели в ее руках. От них исходил запах древесины, и Барбара ощутила его успокаивающее действие. Она стала искать страницу, на которой остановилась.

«Золотые дни. Что-то от их блеска вернулось».

Барбара перевернула страницу. За ней шел лист, на котором стоял только заголовок « Часть 2 », а дальше следовали рукописные записи Фрэнсис Грей. За все эти годы синие чернила поблекли, почерк был неровным. Барбаре пришлось потрудиться, чтобы разобрать текст.

«В течение двадцатых годов мне удалось снова добиться подъема фермы, и я ухитрилась пройти без ущерба даже тридцатые годы, которые ознаменовались всемирным экономическим кризисом…»

В течение двадцатых годов мне удалось снова добиться подъема фермы, и я ухитрилась пройти без ущерба даже тридцатые годы, которые ознаменовались всемирным экономическим кризисом. Вернулись прежние арендаторы и пришли новые — после того, как я ощутимо снизила арендную плату, что вызвало резкую критику со стороны Виктории; но иначе мы не смогли бы привлечь людей — и что бы тогда делали со всеми нашими лугами и пастбищами? Когда ситуация улучшилась, я смогла постепенно опять повысить арендную плату, и от этого никто не пострадал. Мы выращивали овец, коров и в небольшом количестве — лошадей.

Лошади всегда были моей страстью, даже когда я была еще маленькой девочкой и когда Джон учил меня верховой езде. Мы тогда вместе с ним носились по полям. Я любила встать утром чуть свет и поехать к стойлам. Их недавно построили, хотя мне пришлось взять на них кредит в банке, но, к счастью, отец предоставил мне полную свободу действий. Когда я приезжала, еще не было никого из конюхов, лишь раздавалось тихое ржание. Лошади тут же подходили к дверям своих боксов, ибо знали, что я принесла им яблоки и морковь. Они дышали мне в шею и опускали свои ноздри и мягкие губы в мои ладони.

Никогда я не испытывала такого покоя, как когда стояла там, прислонившись к могучему телу лошади, прислушиваясь к биению ее сердца. Мне всегда казалось, что животные — это важная часть того, откуда мы пришли и куда уйдем. У меня всегда вызывали сожаление люди, не могущие понять животных, а таких, которые их мучают, я просто презираю.

Я также любила наших овец и коров. У нас были внушительные стада и отары. Мы заработали немало денег, продавая шерсть и изготавливая знаменитый сыр «Уэнслидейл». Новых овец я купила на рынке в Скриптоне, который работает там каждую неделю. Я часто покупала слабых, некрасивых животных, которых никто не хотел приобретать и которых мне отдавали за смешные деньги. Но я знала, что делаю. У меня работали добрые люди. Из каждой такой паршивой овцы вырастало роскошное здоровое животное.

Виктория, разумеется, морщила нос, глядя на меня, потому что я носила только брюки и сапоги и бо́льшую часть времени проводила на лошади. Однажды она сказала мне: «Ты стала настоящей сельчанкой!»

Стала? Я всегда ею была. Я срослась с землей здесь, в Уэстхилле, с его лесами, горами, болотами, с холодными ветрами, с животными. Я так и не смогла почувствовать себя в Лондоне как дома, хотя меня туда так тянуло, когда мне было семнадцать лет… Но, будучи молодыми, мы часто не понимаем, к чему действительно лежит наше сердце. Мы не знаем покоя, боясь что-то пропустить, и хотя перед нами вся наша жизнь, думаем, что время, как песок, уходит сквозь пальцы. Мы боимся никогда не сделать того, что не сделаем сейчас.

Я, по крайней мере, могу сказать, что пользовалась своей молодостью; правда, вопрос в том, всегда ли разумно и осмысленно я это делала. Во всяком случае, я никогда ни от чего не уклонялась и была там, где происходили какие-то события. Я выходила на демонстрации с суфражетками и сидела с ними в тюрьме. У меня была связь с мужчиной, который впоследствии покончил жизнь самоубийством. Меня не принимали в хорошем обществе, и я жила в ужасной нищете. Я была во Франции и пыталась помочь солдатам, которые были обезображены на полях сражений. И я в течение нескольких лет имела отношения с мужем моей сестры — со всеми сопутствующими угрызениями совести, чувством вины и страхом наказания небесными силами.