Шарлотта Линк - Дом сестер

Бедная Виктория! В те годы, когда я пыталась сделать из Уэстхилла действительно доходную ферму, она постоянно насмехалась надо мной и совсем ничего не знала. Иногда меня почти ранило, что сестрица совершенно ничего не подозревает, так как это означало, что она не видит во мне ни малейшей опасности. Вероятно, думала, что Джон не будет засматриваться на женщину, которая всегда пахнет стойлом и животными, руководит фермой, как мужчина, ведет переговоры с банками и торгуется со скотопромышленниками. Еще во время войны, когда я тревожилась о Джоне, она на какое-то время заподозрила это… но все давно прошло.

«Ах, Виктория! Ты действительно думаешь, что я хожу только в грязных сапогах, пропадаю в стойлах и разговариваю грубым, резким голосом, потому что иначе меня серьезно не воспринимает ни один из мужчин, которые у меня работают?

Это одна сторона. Но я тайно заказывала себе каталоги и выкройки, а когда закончились проблемы с деньгами, покупала себе ткани в Лейберне или Норталлертоне и шла с ними к портнихе. Ты бы удивилась, если б узнала, сколько вечеров я провела на примерках. Ты была бы поражена, узнав, сколько денег я потратила на духи и украшения. Я любила долго и основательно приводить себя в порядок перед встречей с твоим мужем! Предпочитала темно-синие или зеленые платья, потому что моя белая кожа так красиво сочетается с этими цветами…

Я была вынуждена умело пользоваться своим талантом, дорогая сестра, и мне это давалось значительно тяжелее, чем тебе, так богато одаренной природой. Я всегда должна была отвлекать внимание окружающих от своих блеклых глаз и угловатых форм лица. Не каждая обладает розовыми щеками и ямочками. Я компенсировала это глубокими вырезами и обнаженными ногами. Мои ноги были действительно красивыми — возможно, они были даже самой красивой частью моего тела. Я любила тонкие шелковые чулки, которые носили в двадцатые годы, легкие, пастельных тонов туфли, легкие ткани для платьев.

Джон был уже не тем мужчиной, каким был раньше и которым больше никогда не станет. Он много пил, он мог быть злым и ранимым. Но он заставил меня почувствовать себя желанной, и через всю его резкость я ощущала что-то от той неизменной любви, которую он испытывал ко мне со времен нашего детства».

Виктория стала хозяйкой в Дейлвью. Ее свекровь умерла в 1921 году. Сестра часто оставалась одна, скучала и все чаще приходила к Чарльзу, чтобы поныть и пожаловаться. Она была все еще очаровательной, но теперь на ее лице застыло выражение легкого раздражения. Она оставила надежду когда-нибудь родить ребенка, и это превратило ее в глубоко разочарованную женщину.

Джон, впрочем, не был причиной того, что у них не сложилось с ребенком — я знала об этом задолго до того, как через несколько лет родился его сын Фернан. Я была дважды беременна от него — в 1923 и 1925 году. Все уладила в Лондоне — главным образом ради отца. Я полностью исчерпала свой кредит доверия у него, а точнее говоря — даже превысила своим пребыванием в тюрьме перед войной. Став матерью-одиночкой, потеряла бы все, что еще могло остаться от него. Было не так легко, как звучит сейчас, но других вариантов не существовало, а я не привыкла жаловаться на неизбежность.

В марте 1933 года мне исполнилось сорок лет. Это было время охватившей весь мир депрессии, и нас здесь это тоже коснулось. Многое изменилось в мире. Россия стала республикой, в Москве правил Иосиф Сталин. Тамошняя революция унесла множество жизней и принесла много горя. Люди там жили в нищете и страхе. У нас, в Англии, на трон взошел король Эдуард VIII, беспринципный нерешительный человек, который в 1936 году из-за своей любви к разведенной американке Уоллис Симпсон отрекся от престола и передал правление своему брату, герцогу Йоркскому. В Германии в январе рейхсканцлером был избран Адольф Гитлер. Но здесь еще никто не представлял, какие последствия это будет иметь для всего мира, и в том числе для Англии.

Сорокалетие ничего не изменило в моей жизни. Виктория рыдала на мой день рождения, так как он напомнил ей о том, что скоро придет и ее очередь. В тот период она очень плохо выглядела. Мне кажется, Джон действительно вытирал об нее ноги.

В течение всех этих лет я, как и прежде, каждое воскресенье ездила к своему брату Джорджу в его коттедж под Скарборо. Я привозила ему еду и напитки, краски и холсты. Иногда он позволял мне немного убраться и стереть пыль. В целом же он сам все содержал в порядке, а сад все больше превращался в райский уголок. Многие небольшие кусты и деревья, которые он посадил, за это время выросли и образовали цветущие душистые заросли. Летом от калитки дом уже не был виден. Но зимой завеса тумана окутывала голые ветви, и волны Северного моря глухо и зловеще бились о крутой берег, и тогда я начинала беспокоиться за брата. Самоубийство Филиппа в 1911 году всю жизнь лежало камнем на моем сердце, и я опасалась, что Джордж от одиночества и мрачных мыслей может также однажды решиться на подобный шаг.

Меня беспокоило, что его картины не стали радостнее. И через двадцать лет после войны он по-прежнему рисовал все те же черные физиономии под мрачным небом, как и тогда, после своего возвращения. Неужели его душа никогда не обретет мир? Я должна смириться с тем, что он больной человек, для которого нет средства исцеления.

Молли, его любимая собака, умерла в 1925 году. Ей было 17 лет! Джордж не обмолвился об этом ни единым словом и никак не проявлял своих чувств, что меня очень встревожило. Через несколько недель после смерти Молли я привезла ему в корзине взъерошенного щенка, но Джордж отказался его взять, и мне пришлось забрать его и оставить себе. Он стал большой, красивой собакой, самой умной из всех, что я знала; кроме того, он был очень верным другом. Пес очень подошел бы Джорджу, и я всегда сожалела, что брат отказался от него.

Что касается отца, то он жил тихой, меланхоличной жизнью, часто ходил на могилу нашей матери и просиживал там часами. То ли он вел с ней немой диалог, то ли вспоминал прошедшие годы, представляя себе картины тех лет, когда оба были молоды и счастливы и объединились против остального мира, — я не знаю.

Однажды, холодным февральским днем 1929 года, он так долго не возвращался домой, что я уже стала беспокоиться и отправилась его искать. Как я и предполагала, отец оказался на кладбище. Был вечер, но дни стали уже длиннее, и на голубом небе проплывали длинные, разорванные темные облака. Отец сидел на пеньке напротив могилы мамы. Он, кажется, не замечал холода и только смотрел вверх, в это высокое небо, наполненное фантастическим светом уходящего дня. Он не слышал, как я подошла, и вздрогнул, когда я тронула его за плечо.

— Отец, — сказала я тихо, — уже поздно. Пойдем домой.