Оса Эриксдоттер - Бойня [litres]

Ландон попытался усмирить бушующую ярость. Не хватало им только перессориться, и тогда вообще все пойдет псу под хвост. А чем он сам-то лучше? Каким еще способом можно показать Стальбергу, что происходит нечто чудовищное, если на дать этому чему-то произойти?

Да, но не просто произойти.

Произойти опять.

– Мы пока не знаем, везде ли все идет по одному и тому же сценарию. То, что людей собирают на какую-то встречу, еще не значит, что…

– …их везут на бойню? А может, их везут в оздоровительные лагеря? Для тучных, как они выражаются. Бросьте, профессор.

Стальберг уже развивал эту мысль в течение дня. Мол, то, что Ландон видел в Фалунде, – исключение, вышедший из-под контроля эксперимент. А другие лагеря Партии Здоровья – именно то, о чем они пишут, просто тренировочные сборы. Большие нагрузки? Да. Тяжелая диета? Да. Военная дисциплина? Да. Но и результаты впечатляющие.

Ландон понимал Стальберга, но сам ни секунды не верил в эту пропаганду. Все свидетели, которых удалось найти Никласу, повторяли одно и то же: скотовозы. Они видели скотовозы. Ночью. “Вы уверены?” – “Да, это были скотовозы” .

И где эти образцово-показательные оздоровительные лагеря? Почему их никому не показывают? Боятся, как сказал Стальбергу Юхан Сверд, “социального давления”?

Вранье.

Видимо, Ландону плохо удалось скрыть неприязнь. Стальберг посмотрел на него с беспокойством.

– Ландон… я делаю свою работу. Поймите: чтобы репортаж, о которым вы говорите, взорвал общественное мнение всерьез, слухов недостаточно.

– Я только…

– Понимаю. Вы уже видели .

– Да.

– Понимаю…

– Вряд ли, – довольно резко произнес Ландон и тут же пожалел.

Стальберг хотел запротестовать, но Ландон примирительно поднял руку:

– Гэри, мы же все делаем по вашему плану. Когда их погрузят в грузовики, мы следуем за ними. Делаем снимки. Даем сигнал вашим друзьям в Штатах, поднимаем шум на весь мир, пока они не успели… Не шум, а грохот.

– Вы меня переоцениваете, Ландон.

– Если вы покажете то, что видел я, весь мир встанет на дыбы. Меня беспокоит время.

– Сколько они держали ее в Фалунде? Я имею в виду, Хелену?

– Пять суток.

– Тогда у нас есть время.

– Не уверен. Вспомните – Хелену схватили дома. В индивидуальном, так сказать, порядке. А сейчас… сейчас они везут всех сразу. Конечно, есть надежда, что именно поскольку их так много… с другой стороны, они совершенствуются. Никакой гарантии, что теперь они не отправляют скотовозы прямо на…

Он не смог заставить себя произнести слово. Вместо него это сделал Стальберг.

– Где ближайшая к Стокгольму бойня?

Ландон подавил приступ тошноты.

– Простите, – неожиданно мягко сказал Стальберг. – Я понимаю, насколько вам страшно об этом думать, когда перед глазами… визуальный ряд, простите за журналистский жаргон. Я подумал, нам будет легче, если мы заранее будем знать, куда они… хотя бы примерно.

– У меня есть карта.

– Мне кажется, вы неважно себя чувствуете. Вы в состоянии?..

– Я неважно себя чувствую уже четыре года. Привык.

Стальберг печально улыбнулся.

– Знаете… когда все это кончится, поедете со мной в Нью-Йорк. Возьмете Хелену с дочкой. Манхэттен – идеальное место для забвения.

– Посмотрим…

– Вы наверняка мечтаете оставить позади…

– Моя подруга заболела. Они подтолкнули ее к тяжелой форме анорексии. Таяла на глазах, и ничто не могло ее остановить. Ничто и никто. Даже я.

– Очень сожалею…

– Я не выдержал. Говорить с ней было бессмысленно, а протестовать – тем более. Поначалу ни о чем не догадываешься, а когда догадался, уже поздно. Их стратегия в этом и заключается. Минимальные, незаметные изменения, никто не успевает среагировать. Сегодня один закон – запрещено то-то… Мелочь какая-нибудь, вроде, к примеру, налог на сахар повысили на три процента. Или на пять. Завтра другой, послезавтра третий. Новые законы… какие там законы! Никакие это не законы, часть партийной программы. Сверд и не скрывает. И народ… я бы сказал, не народ, а население… Население глотает наживку вместе с крючком. Остается подсечь, уже не сорвется.

Стальберг промолчал.

Ландон посмотрел на часы. Около одиннадцати.

– Оставим Упсалу, – решительно сказал он. – Сделаем, как решили. Швеция – огромная страна, везде мы успеть не можем. Наблюдаем за этим пузырем-переростком, пока они не выпустят из него воздух. Придумывайте пока заголовок, Гэри. Через сутки весь мир будет вас цитировать.

– Я уже говорил, – Стальберг слегка нахмурился, – я не гонюсь за известностью. Я приехал не за сенсацией.

Они подняли банки с пивом и чокнулись.

– Glad midsommar, – неожиданно сказал Стальберг по-шведски. – Веселого праздника.

В глазах его не было и тени веселья.

Он приказал Росси не отходить от мобильника. Сундсваль – проверка. Орса – проверка . По дисплею компьютера бежали, вздрагивая на пробелах, длинные списки.

Юхан следил за мельканием, мало что понимая. Он по-прежнему никак не мог осознать реальность происходящего.

Еще ранним утром… Проснулся – воздух будто пропитан статическим электричеством. Красное солнце над заливом горит, как омен на вратах Вавилона. Мене, текел, фарес . Память подбросила перевод: дни твои исчислены… Поежился и успокоился: полагать, что солнце светит ему одному, было бы непростительной самонадеянностью.

И голубое, точно фарфоровое небо удивительной яркости.

Сварил кофе. Как там было, в этой книжке? Что-то в мире мне кажется красным, другое коричневым, а третье – лазоревым . Кто это? Стагнелиус? Альмквист? Так и не вспомнил. Но почти наверняка врезавшийся в память заданный наизусть отрывок. Лет этак тридцать назад.

Юхан прихлебывал кофе, не сводя глаз с зеркальной синевы Рыцарского залива. Воздух не шелохнется. Даже птицы не поют.

Город в осаде. Вот-вот начнет дрожать земля. Над столицей королевства кружит дракон, вопрос только, где и когда ему вздумается опуститься на землю.

А сейчас уже десятый час вечера. Солнце еще и не думает садиться, но на всякий случай уступило место в зените легким розовым облакам.

Юхан присел в кресло и попытался проглотить смоченную в кофе третью протеиновую лепешку. Дорого бы он заплатил за кружку крепкого, лучше бы бельгийского, а еще лучше чешского пива. И внушительный сэндвич с жирной ветчиной, и крутое яйцо с шапкой майонеза. Как они с Хо-Ко…

Стоп. Он лихорадочно перекрыл краник с серной кислотой памяти, но обжечься успел.

Миккельсен – проверка .

Вернулся в кабинет.

В понедельник они сядут за этот длиннющий, длиннее обеденного, письменный стол и начнут сверять цифры. В архив канцелярии в подвале отправятся еще несколько папок, и мир не только покажется, но и станет легче.