Эмма Стоунекс - Смотрители маяка

Я не могу избавиться от мыслей о тебе.

Сон — мое убежище, но я не могу сомкнуть глаз. Я лежу в кровати, жар сменяется ознобом, ночь — рассветом, и я не могу вспомнить, что было между тем и этим.

Сломался один генератор. Я передаю сообщение на берег, и они обещают прислать мастера. Но на самом деле я не хочу, чтобы кто-то приезжал. Не хочу нового человека. Вообще никого.

К четырем часам утра на море опускается густой туман. Они уже не смогут никого прислать. Я поднимаюсь на смотровую площадку перезарядить туманную пушку. Снаружи холод и неестественная тишина. Вода неподвижна, ровная и серая, как бетонная парковка, пустая в этот ранний час.

На площадке грязное пятно, похоже на отпечаток ноги. Маленькой. Я моргаю. Ничего нет.

Это все туман. Он все заглушает и утихомиривает. Иногда мне кажется, что он живет, думает и дышит, и пусть я не первый смотритель маяка, кто приписывает стихиям характер и начинает считать их друзьями, в тумане есть что-то особенное. Он гасит свет и звук, сжимает мир в точку, и ты остаешься совсем один.

Декабрьское солнце светит слабо. Сейчас оно лимонно-желтое со сливочным оттенком. Трудно представить, что на земле продолжается жизнь, семьи наряжают елки и украшают дома колокольчиками и лентами. Когда-то мы с Хелен тоже старались, но потом перестали. Мы только вешаем музыкальные колокольчики, потому что она привыкла к этому с детства, и украшаем зеркало мишурой. Я редко бываю дома на Рождество. Ей нет смысла делать это все самой.

Я заношу Т и С в журнал погоды (С — значит «сильный»), снимаю показания термометра и записываю видимость — максимум бросок камня от башни. Трачу на это много времени, больше, чем остальные. Они записывают мало — обозначения, время, как положено, каждые три часа, но не вкладывают в это душу. Я не знаю, зачем я все это пишу. Может быть, на самом деле я пишу тебе. Это все туман, время, бесконечность всего на свете.

Снаружи я подбираю перо там, где Винс чистил площадку от своих птиц. Винс возмущается: «Прекратите называть их моими птицами, эти чертовы птицы не мои», — но для меня это его птицы, потому что это он их нашел. Недолго держу перо, перед тем как отпустить. Секунду оно трепещет в плотном воздухе, а потом исчезает. Оно не падает и не улетает, как обычно на ветру. Оно исчезает.

Выпрямившись, я вижу, что из тумана выступают очертания какого-то предмета. Значит, «Трайдент» все-таки отправил человека. Только лодка приближается с другого направления — из открытого моря. Это не может быть сотрудник «Трайдента». Прищуриваюсь, думая, что мне мерещится, но в бинокле вижу, что к нам быстро идет лодка. Я заряжаю пушку и нажимаю на гашетку. Звук оглушает, туман рассеивается. По инструкции надо делать паузу в пять минут, но я сразу же стреляю снова, а потом перезаряжаю пушку.

Кажется, лодка не слышит. Она спешит к башне, не обращая внимания на взрывы и на меня. Я размахиваю руками и кричу, чтобы они были осторожны.

В бинокль я вижу, что объект приближается. Мачта лодки высокая, но само судно компактное, меньше, чем я думал, хотя в густом воздухе трудно определить. Я вижу голову рулевого и думаю, что, если я вижу его, он должен видеть меня. Я снова кричу:

— Право руля! Право руля!

Пушка снова стреляет. Почему он идет прямо? Не видит маяк?

Теперь я могу рассмотреть, что парус порван, в нем жизни не больше, чем в носовом платке. Он идет за помощью. Он не собирается обходить маяк. Я кричу, что приготовлю лебедку, но он не отвечает, я подаю сигналы флажками.

— Привет! — кричу я. — Вижу вас!

Он поднимает руку с сомкнутыми пальцами, похожую на плавник. Судно маленькое, и он тоже невелик.

— Привет! — повторяю я, на этот раз тише.

Судно поворачивается правым бортом, и рулевой машет мне. Это не просьба о помощи, а приветствие. Он проходит мимо башни. Я наблюдаю за ним. Через несколько секунд туман поглощает лодку. Он исчезает.

Пятьдесят три дня на маяке

Сид явился в четверг. Едва мы успели навести порядок после завтрака, как Артур сказал, что приближается шлюпка и, видимо, это механик, который починит генератор. Он выглядел удивленным, будто не ожидал его появления. Стоял густой туман. Я не думал, что «Трайдент» кого-то отправит к нам в такую погоду. Почему Артур не узнал у них? За эту неделю у него отросла борода и глаза запали еще сильнее. Некоторые смотрители проводят на маяке столько времени, что начинают слышать русалок.

Несколько минут приходится покричать на ветру, перед тем как лодка занимает нужное положение и нашего гостя фиксируют в упряжке. Лодочник прячется под зюйдвесткой, и я не знаю, это кто-то знакомый или нет. Так или иначе, он отлично справляется с канатом и лодка уверенно держит дистанцию. Это большое умение, потому что море вокруг башни бурлит, как вода в сливе, и хлещет о камни, и эти камни заставляют меня потерять остатки разума: холодные осколки углерода, чуждые человеку. Как океан, как небо. Между нами нет никаких чувств, никакой связи. И если жизнь в итоге заканчивается вот этим, тогда мне все понятно. Нет ни рая, ни ада, ни бога, ни дьявола, ничего подобного, потому что ничто не имеет значения.

— Приятно познакомиться, — говорит механик. — Я Сид.

Он протягивает руку. Высокий, выше нас обоих и сложен, как боксер. Клянусь, если бы шишки «Трайдента» хотя бы раз провели ночь-другую на морской станции, они бы перестали нанимать людей, которые в два раза больше обычного человека. Сид старше, чем большинство сотрудников. У него татуировка на руке — человеческий череп в зубах волка. Волосы густые и светлые.

— Откуда вы? — спрашивает Артур, когда мы втроем устраиваемся на кухне с чаем и сигаретами.

— Отовсюду. — Сид трясет пустую пачку, потом берет сигарету у Артура. — Никогда не остаюсь на одном месте. Мне сказали, что я гожусь для маяков, потому что надо бывать там и там. Но тут я бы не выжил, ха-ха. Чертовски тесно.

Сид с любопытством оглядывается, как будто никогда раньше не был на башне и его удивляют маленькая кухня, стулья, мужчины, которые живут здесь.

Обычно когда тут появляются люди, они знают, что они тут чужие. Это наш мир, поэтому они должны держаться в рамках — как на берегу, когда ты вызываешь сантехника и он приходит к тебе домой сделать свою работу. Но Сид другой. В нем есть что-то неестественное. Не могу понять что. У него слишком высокий голос для мужчины и особенно для человека его комплекции; не женский, но близко. Он не идет ему, как будто это не его голос, и несоответствие еще сильнее, потому что у него сильный северный акцент, напоминающий мне о дедушке, у которого были кулаки как куски ветчины и нос как бесформенный овощ.