Кэтрин Маккензи - Я никогда не скажу

— Не волнуйся, — сказал он, щекоча мне шею своим дыханием. — Никто никого не заставляет делать то, что кто-нибудь не хочет.

Я обернулась. И как же прекрасен он был… прямо как тогда, когда я по ночам представляла его, лежа в кровати и зажав ладонь между бедер. Он был просто нереален.

— В том-то и закавыка, — сказала я хриплым от страсти голосом. — Я бы с тобой занялась чем угодно.

Когда зазвенел колокольчик, Мэри была на конюшне. Все те же самые восемь резких ударов — это был типичный признак Шона-из-лагеря. Казалось, что чертов колокольчик трезвонит прямо внутри ее головы. Конечно, все дело было в выпивке. В последнее время она мало пила, можно сказать, не пила совсем, но прошлой ночью ей почему-то отчаянно захотелось наклюкаться. Ей хотелось перестать быть собой, хотелось оторваться на сто двадцать процентов. Устроить какую-нибудь авантюру. А как приятно было сидеть у огня рядом с Марго и Шоном…

Она проснулась без будильника и задолго до звонка колокольчика: сказывались долгие годы тренировок, стабилизировавшие ее сон. Она тихо оделась, ничем не нарушив тишину дома; Райан же храпел достаточно громко, чтобы скрыть звук ее тихих шагов. Прогулка к сараю была сродни медитации. Как она любила тихие, спокойные утра, в которые ей предстояла прогулка на лошади. Преодолевать утреннюю лень. Смотреть в глаза встречающему тебя дню. Чувствовать свежий запах сена на конюшне.

Увидев ее, Корица обрадовалась — она уже давно ждала, когда ее выведут на утреннюю прогулку. Наверное, думала о родном амбаре, расположенном в нескольких милях отсюда, где восьмерых лошадей оставили зимовать в конюшнях. Но в прошлые выходные Мэри перевела их в свой сарай. Она попросила одного из конюхов присматривать за ними по выходным, чтобы ей не так часто приходилось мотаться туда-сюда. Неделей позже появился грузовик, который помог перевезти запасы сена, остававшиеся в лагере.

Она обтерла Корицу, оседлала и собралась в путь. Дорога начиналась позади сарая. В этом году ее почти не расчищали, так что ей нередко приходилось нагибаться, чтобы избежать низко опустившихся веток; нередко случалось огибать упавшие стволы деревьев.

Она инстинктивно обернулась, когда они достигли границы своих владений. Участок по соседству был занят фермой, одной из последних в этих краях, которая кое-как пыталась сводить концы с концами. Похоже, этим Картерам светит что-то вроде баталии, которая разразилась у них в семье, когда их наследники тоже станут выяснять отношения.

Впрочем, наверняка у них все будет иначе. Это Макаллистеры вечно поступали на свой манер.

Она до сих пор не могла поверить, что ее отец все это затеял. Неужели он долгие годы подозревал Райана, но ни словом не обмолвился об этом? Кстати, всегда ли Райан был главным подозреваемым? Или под подозрение по очереди попадали они все? Свифт упоминал, что их мама ничего не знала о плане отца, и Мэри этому верила. Она была… слишком мягкотелой, что ли, и сторонилась подобных вопросов. «Лучше смыться, чем спалиться», — примерно так она рассуждала, когда Мэри жаловалась, как над ней издевались в начальной школе. Словно можно было куда-то деться от постоянных насмешек, если только у вас есть на то желание. Впрочем, свою мать она ни в чем не винила. Та неплохо научилась притворяться невидимкой, которую ничто не касается. Почему бы ее детям не уподобиться ей?

Перед ней возник сарай. Того же красного цвета, как и обычно. Построенный какими-то всеми забытыми фермерами, упоминания о которых в лучшем случае можно было отыскать лишь в архивах. Изнутри он был нещадно изрезан граффити, принадлежавшим несколькими поколениями, в том числе и членам ее собственной семьи. Тут были имена, вписанные внутри сердец. Невнятные, но громкие слоганы. Клички побеждавших на забегах лошадей. Кое-где висели выцветшие ленточки — память о событиях, случившихся много лет тому назад. Здесь мать научила ее, как заботиться о лошадях. Как заботиться о себе. Как быть нежной. Сколько же часов они провели здесь, тихонько скрывшись от посторонних глаз.

Быть невидимкой.

Скорее всего, именно поэтому она — единственная из нового подрастающего поколения — сумела сохранить теплые отношения с матерью. Сами же родители были из тех времен, когда взрослые не верили, что с собственными детьми можно найти общий язык. Их функции сводились к тому, чтобы обеспечивать детей всем необходимым и поддерживать порядок, а если кому-то не нравится подобное — пусть молчит в тряпочку. Несмотря на то, что поступки ее матери иногда вызывали у нее сильнейшее раздражение, Мэри была убеждена, что не доставляет ей столько же проблем, как любой другой ее ребенок. Правда, теперь, когда она стала взрослой, она сожалела, что не смогла сблизиться с матерью теснее, а менять себя сейчас было уже слишком поздно. Может быть, если бы она, да и все они лучше знали своего отца, он не стал бы устраивать такое жесткое шоу, чтобы как следует их поучить. Хотя большинство претензий предъявлялось Райану, так или иначе досталось им всем. Каким же отцом надо быть, чтобы устроить подобное своим детям?

А вот каким — таким, кто воспитал человека, оказавшегося способным ударить Аманду по голове чем-то тяжелым.

Мэри провела Корицу в последний загон перед сараем. Когда они были на полпути, что-то напугало лошадь. Корица взбрыкнула и чуть не сбросила ее на землю. Она схватила лошадь за гриву, ее сердце билось как сумасшедшее.

— Ш-ш-ш, девочка. Ш-ш-ш.

Она похлопала лошадь по шее и потихоньку заговорила с ней, но та упрямо стояла на месте. Было что-то у забора, и к этому чему-то Корица никак не хотела приближаться.

— Есть там кто? — крикнула Мэри, но единственным ответом, который она получила, было слабое эхо ее собственного голоса, отраженное красной широкой стеной сарая. Когда они были маленькими — еще до того, как близняшки стали повсюду таскаться за ними — она и Марго нередко гонялись друг за дружкой по сараю, обзываясь и смеясь, когда им отвечало сарайное эхо.

Она соскользнула со спины Корицы и взяла поводья, чтобы провести ее. Погладила белое пятно на морде лошади.

— Все в порядке, девочка. Никого там нет.

И, хотя она и произнесла это вслух, волосы у нее на затылке поднялись дыбом. Она была так привычна к одиночеству, что выработала в себе некое шестое чувство — если поблизости появлялся кто-то посторонний, она словно ощущала, как движется воздух, смещаемый чужеродным телом.

— Райан? — спросила она у забора. — Шон?

Это определенно был мужчина. Она ясно чувствовала этот земляной запах, который так и цеплялся за всех мальчишек и теперь отчаянно щекотал ее ноздри.