Кэтрин Маккензи - Я никогда не скажу

Корица прижалась к ней сзади. Она слегка подалась вперед.

— Ну давайте, кто там есть? Уже не смешно.

Мэри почти встала на цыпочки. Теперь она была одним комком нервов. Вдруг кто-нибудь выпрыгнет на них? Была у Макаллистеров такая милая привычка — пугать друг друга до полусмерти. И ей эта привычка была просто отвратительна.

Она уже подошла к забору почти вплотную. Сверчки верещали так, что она чуть не оглохла. У нее начала кружиться голова. Рядом с сараем трава — потускневшая, жесткая — вымахала так, что, вздумай кто сыграть здесь в гольф, ему придется попрощаться со всеми мячиками. Мэри пыталась сохранить хотя бы остатки спокойствия. Она знала, что кто-то был там; она могла поклясться, что слышала, как этот кто-то дышит. Но где он был? И что делал? А главное — почему он не показывается?

Корица позади нее заржала, уже громче, словно предупреждая о чем-то. За ее спиной раздался звук, похожий на выстрел. Она опять прислушалась к своим инстинктам, но — снова ничего. Она сделала еще один шаг вперед, теперь уже почти прижавшись к забору. Дрожащими руками она открыла калитку. Шшшуух! Из травы поднялась какая-то большая птица, коснувшись крылом лица Мэри. Та приглушенно вскрикнула. Она чувствовала, как подгибаются ноги в коленях. Потом прислонилась к забору, закрыв глаза. Значит, все было в порядке. Это была просто птица. Только птица.

Она с трудом выровняла дыхание и открыла глаза. Перед ней стояла собака, высунув язык; вокруг ее левого глаза было белое пятно. Бастер. Бастер, наполовину одичавший пес, который когда-то принадлежал ее родителям. Должно быть, именно его и испугалась Корица, именно его дыхание она и услышала. Теперь она и сама узнала его. А на улице он стал жить по воле отца и матери с тех пор, когда папа заявил, что не может спать в одном доме с псом, который дышит как паровоз.

Мэри немеющими руками стряхнула траву с штанов.

Как же ее напугали какая-то птица и хорошо знакомая собака!

Что это место делает с ней?

«Наверное, я совсем одичала», — подумала Мэри, поднимая пыль своими сапогами — поцеловав Корицу, она отправилась дальше по дороге. Подобные мысли нередко посещали ее, в отличие от тех, с кем ей доводилось общаться. Особенно в последние несколько лет. Беседовала она в основном с лошадьми или со своими учениками; иногда возникал случайный разговор с каким-нибудь беспокойным родителем, желающим узнать, как там поживает его драгоценная доченька. Для нее подобных контактов было вполне достаточно.

Но тогда, прошлым вечером, поговорив с двумя людьми, которые знали ее лучше всех на свете, и ложась спать, она почувствовала что-то еще. Словно чей-то голос начал нашептывать ей, какой могла бы быть ее жизнь, вместо того, чтобы продолжать жить как сейчас.

Она до сих пор не понимала, почему избегает общества. Она и Марго были настолько близки, насколько это позволял их возраст. Их называли «ирландскими близнецами [7] Обычно погодки или очень близкие друг к другу по возрасту сиблинги. » до тех пор, пока не родились настоящие близнецы, своим появлением разрушив всю картину. Так что ее близкие отношения с Марго рухнули. Может, в этом отчасти была виновата та же Марго, а может, и сама Мэри.

Наверное, вина все же в основном лежала на Мэри. Да ради бога, пусть тусуется с Шоном сколько угодно — он всегда тут, рядом, в нескольких милях. Но она приучила себя не думать об этом — так было проще поддерживать с ним контакт.

И вдруг обнаружилось, что именно Шон стоял на крыльце, словно своими мыслями она наколдовала его появление. Звук утреннего колокольчика все еще висел в воздухе. Хотя Шон был одет, как обычно, он почему-то выглядел старше своих сорока пяти лет. Ей всегда казалось, что время, проведенное вдали друг от друга, текло медленнее, чем тогда, когда они все вместе находились в лагере.

Шон увидел ее и помахал. Она помахала в ответ. Может, прошлым вечером она ляпнула что-нибудь, о чем потом придется пожалеть? Но память была затуманена.

Навстречу ему она не пошла. Вместо этого направилась к лавке ремесленных изделий. Она сама не понимала, зачем идет туда, разве что навестить по старой памяти место, где она раньше проводила больше всего времени, если не считать сарая. Когда-то их мать сумела всех их увлечь рукоделием. Она любила работать с бумагой и клеем, создавая яркие аппликации.

Как и большинство лагерных построек, магазинчик был сделан из листов толстой фанеры. Постройка того типа, которые используются только летом. Она включила свет. Перед ней открылся обширный стеллаж с ручными поделками. Пол был заляпан краской. Вдоль одной из стен тянулись грубо сработанные книжные полки. На них стояли целые поколения книг, как в мягкой обложке, так и в твердых переплетах — пережитки детства, смешанные с тем, что предпочитало руководство лагеря на протяжении сорока лет. На этих полках Гришэм соседствовал с Роулинг, а «Робинзон Крузо» стоял рядом с «А — значит алиби».

Она провела рукой по корешкам переплетов, словно чувствуя написанные под ними слова. Здесь была и ее любимая книга, которую в детстве она перечитывала бессчетное количество раз. «Таинственный сад». Почему-то она чувствовала живую привязанность к маленькой Мэри Леннокс со всеми ее странностями. Она и сама была маленькой Мэри, правда, по фамилии Макаллистер. «Мэри-Мэри-Противоречери», — однажды обозвала ее Марго, когда Мэри чем-то вывела ее из себя.

Дверь позади нее скрипнула. На этот раз она знала, кто это, даже не оглянувшись.

Она одновременно и испугалась, и нет.

Лидди и Кейт рылись в подвале дома своих родителей, когда до них донеслись восемь четких ударов утреннего колокольчика.

Лидди вытащила Кейт из постели еще до того, как взошло солнце, растолкав ее, словно ребенка, который упорно не желает собираться в школу. Подсовывая ей одежду, Лидди то и дело шипела: «Поторопись!» и «Тише ты!», стараясь не разбудить Марго. Впрочем, подобное казалось Кейт маловероятным, если учесть, сколько Марго выпила прошлым вечером. Она слышала, как Марго, вернувшись чуть позднее часа ночи, спотыкалась обо все вокруг. Это время Кейт всегда считала колдовским часом. Вряд ли можно объяснить, почему она так думала, только вот она никогда не видела, чтобы на часах было два часа ночи. Вы могли лечь спать в час или проснуться в три, но два часа… В них было что-то столь же таинственное, как в мифическом озерном монстре, на которого, если верить слухам, охотились аж с пятидесятых.

Кейт просто взбесилась от того, что Марго разбудила ее. Сон у нее был легкий, беспокойный, и проснуться посреди ночи чаще всего означало, что следующие несколько часов ей придется пялиться в потолок. Прошлой ночью в те же часы она думала, как бы ей хотелось оказаться в постели с Эми. Она знала, что Эми спит наверху в домике, в одной из тех маленьких комнатушек с одной кроватью, где-то поблизости от Шона, но на удобства ей было плевать. Да и койка, на которой она спала в «хижине учителя-француза», вряд ли была комфортнее.