Анне Ханкок - Питбуль

Рене поразило, каким старым стал его отец — каким хрупким и изможденным он выглядел. Заостренные плечи отчетливо проступали под темной тканью, а руки дрожали, когда он собирал в высокие стопки пачки денег, лежавшие перед ним на столе.

Старик поднял голову и встретился взглядом с Рене. Глаза все те же, подумал он. Такие же мертвые, как у него самого. Бескомпромиссные.

— Ты нашел Гленна? — спросил отец.

— Я послал кое-кого за ним, — ответил Рене. — Может быть, они уже на лестнице.

Старик кивнул и опустил глаза.

— Нельзя допускать, чтобы он ходил и распускал язык.

— А что насчет второго? — спросил Рене, стиснув руки так, что побелели костяшки. — Того, о чем мне рассказал Ребель?

— Это в прошлом, — сказал Йес Декер, не поднимая глаз. — Пусть там и остается.

— Но какой-то полицейский из Копенгагена спрашивает об этом, нужно выяснить, что он…

Йес Декер поднял руку, останавливая его.

— Не стоит привлекать внимание полицейских, которых мы не знаем. Это слишком рискованно.

— Тогда нужно выяснить, что ему известно, не привлекая к себе внимания.

Старик поднял глаза и слегка наклонил голову. Он вопросительно посмотрел на сына:

— Как ты думаешь, что знает этот полицейский такого, чего не знаем мы?

Рене опустил уголки рта и пожал плечами.

— Может, они что-нибудь нашли там. Следы ДНК или что-то доказывающее, что это было…

Отец фыркнул и отмахнулся от этой мысли.

— Не выдавай желаемое за действительное, — сказал он.

— А почему, черт возьми, следователь из Копенгагена должен интересоваться тем, что произошло двадцать лет назад на другом конце страны? — спросил Рене.

Йес Декер оперся на клюшку для гольфа и с трудом поднялся со стула. Он подошел нетвердым шагом к сыну. Сжал губы и тяжело выдохнул через нос.

— Я думал, ты оставил это позади, парень.

— Оставил позади ? — Рене Декер недоверчиво посмотрел на отца. — Каждый раз, когда я нажимаю на курок, я вижу лицо Мазорека.

— Ты должен двигаться дальше.

Рене опустил глаза и покачал головой:

— Не могу. Нет, пока я не узнаю, что случилось той ночью, когда он…

Их прервал стук в дверь, и она чуть приоткрылась. Ласло просунул голову в комнату:

— Sorry for disturb, boss, but Glenn is arrive [18] Извините за беспокойство, босс, но прибыл Гленн ( англ ., искаж.). .

Йес Декер долго смотрел на сына. Затем кивнул Ласло, и тот открыл дверь настежь.

Через несколько секунд Гленн Нильсен, коренастый мужчина лет пятидесяти с волосами до плеч и заискивающей улыбкой швейцара, вошел в комнату и распростер руки, как будто увидел своих лучших друзей.

— Ну что, мальчики? Как вы выносите такую жару? Можно подумать, что мы в Конго, а?

На нем были черные спортивные брюки с застегнутыми шлевками по бокам и красная клетчатая рубашка с обрезанными рукавами. Капельки пота выступили на висках под темными волосами, собранными в низкий хвост на затылке.

Рене не любил Гленна и с самого начала знал, что однажды тот станет мертвым грузом, с которым им придется расстаться. До сих пор они держали его потому, что он обладал одним преимуществом: он был недалек и готов сделать что угодно за деньги, поэтому брался за задания, которые другие обходили бы десятой дорогой, особенно рискованную работу водителем в Германии.

Но был у него и недостаток: он был недалек и готов сделать что угодно за деньги.

Ему нельзя было доверять.

— Ну что, младшенький? — спросил Гленн, протягивая Рене сжатый кулак для дружеского толчка. — Все в порядке?

— Нет, Гленн, не все в порядке, — сказал Рене, не обращая внимания на его кулак. — У меня небольшая проблема, которую ты должен помочь мне решить.

— Такое случается даже с лучшими, — сказал Гленн, опуская руку. — Но не лучше ли попросить одну из девчонок помочь тебе в этих делах?

Гленн перевел взгляд с Рене на Йеса Декера, потом на Ласло и хохотнул. Он вытащил из кармана рубашки сигарету и положил ее в рот.

— У кого-нибудь есть огонь? — спросил он, похлопывая себя по карманам.

— Я слышал, ты много болтаешь по городу, — сказал Рене.

Гленн поднял бровь и вынул сигарету изо рта.

— Болтаю? Люди чертовски заняты, чувак. Нифига я не болтаю.

— Тогда как ты объяснишь, что полиция в курсе твоей поездки в Гамбург в прошлом месяце?

— Полиция? Эй, парень, я ни хрена не…

Рене Декер убрал руку за спину и вытащил пистолет. Он направил его Гленну в голову и выстрелил один раз.

Пуля вошла в правый глаз, и Гленн рухнул, как карточный домик. Сигарета выпала из его руки и покатилась по полу, остановившись у ног Рене.

Рене присел и поднял ее.

Он остался сидеть на корточках и смотрел, как кровь медленно растекается под телом Гленна. У того на мгновение задрожали ноги, потом он замер абсолютно неподвижно.

Рене почувствовал, как отец приближается со спины.

— Наверно, это немного слишком, — сказал Йес Декер с любопытством в голосе. — Пуля в коленке тоже бы сошла.

Рене ничего не ответил.

Ласло вопросительно переводил взгляд с одного на другого. Потом пожал плечами и пошел за пилой и шваброй.

— Ну, уже ладно. — Йес Декер положил руку на плечо сына и сжал его. — Что ты хочешь сделать с этим следователем из Копенгагена?

Рене сунул сигарету в рот и закурил.

— Ты сможешь сегодня обойтись без Ласло?

Крылья Дюббельской мельницы не двигались, когда Элоиза проезжала мимо, и перед ее взором раскинулась широкая даль солнечно-желтых рапсовых полей, спускавшихся к заливу Сеннерборг. На земле, удобренной кровью, была рассыпана горстка вилл с выбеленными стенами и черной глазурованной черепицей на крышах, блестевшей на солнце, как свежеотчеканенные монеты.

Приближаясь к дому, Элоиза сбавила скорость. Она медленно проехала въезд на территорию и посмотрела на почтовый ящик.

«Маллинг», прочитала она.

Она проехала еще двадцать метров вперед по дороге и, держась за руль, заглушила мотор и положила руку на открытое окно, глядя в сторону поместья.

Сердце билось так сильно, что она чувствовала пульс в кончиках пальцев.

На подъезде к дому стояли два черных внедорожника, а несколько окон-дверей в эркерах на втором этаже дома были открыты. Занавески песочного цвета легко развевались на ветру.

Кто-то должен был быть дома.

Элоиза заметила качели на ветке большого дуба в саду и ощутила тяжесть на сердце. Она прекрасно понимала, что ей будет тяжело видеть Томаса в этой роли. Чьего-то отца. Чьего-то мужа. Но семь лет — это долгий срок, а чувства угасают. По крайней мере, так она говорила сама себе по дороге сюда.

Теперь она уже не была в этом так уверена.

Что-то внутри нее затрепетало, когда входная дверь открылась, и по лестнице быстрыми шагами спустилась женщина со светлыми волосами до плеч. Она была в длинном белом облегающем платье до щиколоток. Одной рукой она придерживала свой большой живот, выделявшийся под эластичной тканью, а в другой несла спортивную сумку.