Нолан Росс - Семья. История об отцах и детях, и чужаках

Джейк уже давно привык падать. Привык сбивать в кровь колени и локти, с силой ушибать при падении плечи или ладони.

В его возрасте это считается нормальным: получать такие травмы, ведь именно они учат любого ребёнка не только осторожности, которой дети пренебрегают в своих играх, но и тому, что после каждого падения ты непременно учишься подниматься, чтобы потом начать всё сначала. Учат через годы, глядя на зажившие порезы, швы или просто глядя в прошлое, одну за другой рассказывать – но чаще всего слушать от любящих понастольгировать родителей – истории о своих самых страшных падениях, после которых ты всё же смог подняться, взять свой велосипед, скейтборд или роликовые коньки и начать всё сначала.

У Джейкоба было тоже много шрамов и травм. И каждый из них имел свою историю. Редко когда неповторимую, но историю. Вот только ни одну из них ни Джейк, ни его родители никогда не смогли бы весело обсуждать за накрытым столом по случаю приезда родственников. К тому же, у каждого падения, каждого ушиба, каждой травмы всегда был лишь один исход – после них Джейкоб обычно не поднимался.

Джейк мог часами, а то и днями лежать, не желая ни есть, ни пить, думая лишь о том, чтобы дверь наверху больше не скрипела, оповещая о прибытии человека, у которого почти всегда была лишь одна цель.

Джейк не знал, специально ли этот человек всё рассчитывал таким образом, но каждый раз он делал перерывы между своими посещениями настолько длинными, что у Джейка начинала теплиться надежда. Надежда на то, что этого монстра убили? Поймали полицейские? Что он подавился и умер?

Джейку в эти проблески надежды было совершенно наплевать на то, что он может остаться здесь навсегда и умрёт от голода и обезвоживания. Сам факт, что он больше не увидит и не почувствует этого монстра на себе… эта мысль была той самой, что заставляла Джейка подниматься, приходить в себя, начинать есть, пить, обрабатывать раны и мечтать-мечтать-мечтать…

А этот человек… Он словно это чувствовал. Он всегда приходил именно тогда, когда у Джейка появлялась надежда. Словно просто сделать то, что он делал, не было для него достаточным. Словно ко всему прочему ему нужно было не только заставить упасть самого Джейка, но и его надежду, его едва теплящуюся веру в то, что кошмар наконец закончился.

Но сегодня… С самого начала Джейк почувствовал, что сегодня что-то было не так: во всём, что делал этот человек.

Привычная плотная ткань мешка врезалась в лицо более сильно, чем обычно, заставив поморщиться. Хотя Джейк прекрасно знал, что боль, следующая за «ритуалом» с мешком, намного страшнее.

Вот только сегодня её не последовало. А вместо того, чтобы заставить Джейка упасть на пол камеры, Зверь грубо подхватил его за плечо и потащил прочь из душного подвала. Наверх. Джейк не мог ничего видеть, но когда его лёгкие наполнились холодным воздухом, он готов был расплакаться от счастья. В последний раз он вот так дышал им, когда пытался убежать.

Джейк шёл, утягиваемый Зверем, но ему было не страшно. Потому что страшнее подвала не было ничего. И не только из-за того, что в нём происходило, не только из-за того, что этот человек с ним делал: это было место, где надежда умирала бесчисленное количество раз, это было место фантазий о спасении, это было место – воздушный замок, который разрушался слишком часто, чтобы Джейк хотел туда вернуться.

Да, в тот день Джейк понял, что что-то то не так. И долгая поездка была тому доказательством. Даже когда его снова грубо бросили на землю, даже когда монстр снова приблизился к нему, склонился над ним… Джейк уже знал, что всё будет иначе.

Так и случилось. Тьма накрыла Джейка, а когда он очнулся, то ни машины, ни Зверя, ни верёвок на руках, ни мешка – этого всего не было.

Джейк продолжал лежать на земле, чувствуя под пальцами отсыревшие листья, вдыхая свежий воздух. А перевернувшись на спину, он увидел звёздное небо. Джейк даже не ощутил, как из его глаз полились слёзы: единственное, что он чувствовал с чётким осознанием – сейчас, после всей этой череды падений: он наконец может это сделать – подняться на ноги. Без страха снова упасть.

– Я подвёл его, – внезапно и совершенно непрошено с губ сорвались эти слова, заставив меня удивиться тому, насколько хрипло и болезненно звучит мой голос. Я слишком долго молчал.

Я слишком долго молчал.

Чувство вины и осознание, что ада, на который была похожа моя жизнь – всего этого могло не быть, не признай я на суде свою вину, расскажи о полученной от незнакомца угрозе, не строй я из себя святомученика… Всё действительно могло быть иначе? Или нет?

Сейчас это было неважно, потому что я подвёл целых две жизни и целых два раза: когда признал свою вину и когда под натиском здешней жизни попытался пойти на попятную, желая сказать правду, назвать причину, почему я взял вину на себя. После я не раз думал, вдруг, преступник узнал об этом? Как моя выходка повлияла на Джейка Брамса? При условии, что преступник сдержал обещание и этот ребёнок жив… Что же касается меня – не знаю, были ли связаны эти события: моя попытка рассказать, что преступник на свободе, а мальчишка жив, с тем, что спустя несколько дней я пересмотрел своё представление об аде, в котором я думал, что жил до попытки всё рассказать.

И с тех пор я не переставал думать о том, что будь Джейк Брамс действительно жив, возможно, смерть тоже могла бы стать для него спасением. С тех пор я начал понимать, что мне проще считать его мёртвым – легче, менее болезненнее. Нежели допускать мысли, что он может проживать хотя бы частицу того ада, через который прошёл я сам. И который лишь спустя столько времени я решился наконец прекратить.

Да, я наконец решился прервать этот путь самостоятельно, потому что этого точно не сделает ни один из подонков, для кого моё соседство, моё заключение в этой тюрьме стало смыслом жизни, а, возможно, самым настоящим искуплением собственных грехов? Будто отдавая по заслугам «таким, как я», они делают собственные преступлении менее значимыми. Только вот в чьих глазах? В глазах Бога, в которого они не верят? В глазах правосудия, которое ненавидят всем сердцем? Или в собственных? Я не знал, и мне это знание уже не понадобится.

Лишь одна мысль заставила меня в который раз помедлить, поднося заветный и острый край «копья судьбы» – раз я тут распинаюсь разговорами о господе и святомученничестве – к запястью, в котором бешеным пульсом ощущался трепет жизни, которая подошла к концу… Как передать шерифу или его дружку причины своего поступка? Как заставить их поверить мне, если ни один из них ни разу не удовлетворил мою просьбу прийти ко мне, выслушать меня? А ещё я задавался другими вопросами: почему я ждал так долго? Столько лет ежедневных мучений и ради чего? Неужели, я был настолько наивным, что считал, что, будто тот, кто похитил ребёнка, отпустит его хоть когда-нибудь, наигравшись, чтобы отыскать себе другую забаву?