Марк Крам - Сны, колеблющие разум пустотой кошмаров

Куда бежать? Как спастись? Мучения не прекращались. И оно наслаждалось моими метаниями, припадочным страхом. Я был живым кровавым сердцем, вытащенным из груди и выброшенным на обочину. Я бился, но не получал того самого благостного умиротворения. Камни уже неприятно подрагивали, но еще сохраняли правильный порядок, словно в судорожных попытках спасти этот обреченный мир. Едва ли хватило бы духу…

Я просыпался с криками и рыданием. Родители не приходили, чтобы успокоить напуганное дитя. До утра я оставался в полном одиночестве, окруженный голыми стенами, за которыми обитало злое чудовище, порожденное людским извращенным падшим состоянием, искавшее любой способ, чтобы добраться до меня и сожрать. Я боялся, однако все, что мог – это укрыться одеялом и ждать, когда наступит утро. И вновь засияет свет. Солнце в наших краях было редким гостем, и любоваться им считалось особым подарком…

– Не обращай на него внимания. Он сейчас не с нами, – сказал Стикс, покрутив пальцем у виска. – Он сейчас в мире своих грез.

– Нет, я хочу знать, что он увидел! – настоятельно потребовал Клеменс. – Может быть, я хочу понять!

Стикс махнул на него рукой.

«Они не настоящие, – возникла в голове злосчастная мысль. – Они все – очередная твоя выдумка. Плод твоего голодного воображения»

Стикс выпустил изо рта плавные колечки дыма, с порочным наслаждением закатывая глаза.

«Нет-нет-нет, – принялся оспаривать я собственный разум, – Я знаю этих ребят очень давно. Мы дружим с самого детства…»

«И как ты с ними познакомился? – равнодушно перебил голос. – Ты практически не выходишь из-дому и оборвал всяческие связи с миром несколько лет назад. У тебя нет друзей. Ты их придумал, чтобы не быть одиноким. Они твои призраки. Они демоны – убей их или они погубят тебя»

Клеменс продолжал что-то яростно доказывать Стиксу, кричал так, что вспухли вены на лбу, а тому хоть бы что – сидел в своем кресле, только ленивая кошачья улыбка не сходила с его уст, а с нижней губы стекала слюна. Кажется это еще больше разозлило Клеменса, которому подобная агрессия вообще была не свойственна, даже в кой-то мере противоположна. Однако сейчас я бы так не сказал.

«Что со мной происходит?»

«Проткни его ножом и убедишься сам. Будешь и дальше травить себя этим дешевым спектаклем? Или соберешься с духом и вонзишь нож одному из них в сердце. Выбор за тобой, я лишь хочу спасти тебя… сделай же наконец!..» – Он буквально прорычал внутри меня так громко, что на мгновение заложило уши.

Друзья перестали валять дурака, словно тоже услышали этот рокот. Но на самом деле все было гораздо хуже…

Из дальнего конца комнаты послышался скрип. А затем низкий протяжный стон. Я тяжело сглотнул. Из темноты вышел… Кертис! А точнее то, что от него осталось.

Весь распухший и синий, как слива, он, шаркая подошвами дырявых ботинок, медленно передвигал конечностями. Ужасно хрустели его кости так, когда обычно наступаешь на снег в морозное утро. Он остановился, как вкопанный, изумленно оглядывая нас, словно непрошеных гостей. От него разило невыносимым запахом мертвечины и дерьма – добротного, вкупе с жарой я думал выблюю свои внутренности наружу.

Гнилой плотью завладели трупные черви. Из разорванного рта виднелись редкие желтые зубы, в остальном же это были просто кровоточащие десна. Нос конкретно сплющило, он больше походил на огрызок. В пустой левой глазнице копошились опарыши. По слипшимся, взлохмаченным, сальным волосам ползали насекомые. Они бродили по его бледно-синей блестящей коже, без скромности выныривали и обратно вползали в нос, рот, уши и глаза, а когда он еще чуть нагнулся, в центре затылка показалась огромная дыра, внутри которой пузырилась какая-то кроваво-черная жижа.

Сухие губы Кертиса расплылись в широченной дикой улыбке, а шершавый язык, покрытый желтизной, вывалился наружу и заболтался в воздухе на одной единственной жилке.

– Это все нереально, – гулко захрипел он, обращаясь ко мне. – Мы все пустые оболочки гниющего разума.

У него вдруг отвалилась нижняя челюсть и изо рта посыпались сотни мелких червей. Живот раздулся до неприличных размеров, от чего порвалась рубашка. Волосы осыпались с головы, и вот уже из глаз, и ушей, и рта, и носа начали бесконечно вылетать зеленые жирные мухи – целый рой мух, скопившийся внутри.

Раздался хлопок. Кертис взорвался. Черная масса жужжащих тварей пролетела через всю комнату и с непрекращающимся бешеным гулом бросилась в открытое окно на улицу, скрывшись в ее прохладных сумерках.

– Что за… Что? Что… Что это, блять, такое было? – нечленораздельно выразился Стикс, поглядывая в окно, словно опасаясь, что они вернутся.

– Знаете, как это называется, друзья, – сказал Клеменс тоном детского воспитателя. – Ши-зо-фре-ния. В простонародье – бред, но вполне может быть что и…

– Какой, блять, нахуй, бред? – осадил его Стикс. – Мы все видели это! Я видел, ты видел, он видел – мы все, мать твою, видели! Видели, как из него, как из дупла появились они – эти… эти… эти сраные жуки!

– Определено видели, – подтвердил Клеменс. – Но ведь богов не существует. Как это возможно? Не иначе, как групповая галлюцинация.

– Богов нет. Но есть демоны! И один из них сегодня ночью завалился к нам в коморку!

«Я чуть было не убил собственных друзей»

«По-прежнему считаешь их своими друзьями? – заговорил со мной голос. – Они – проекция. Призраки несуществующего. Пора тебе вернуться в настоящую реальность. Смотри…»

***

Место напоминало скромную больничную палату с болотного цвета стенами, угрюмо смотревшими на меня со всех сторон. За спиной была дверь, которая вела в коридор, и за которым то и дело туда-сюда сновали люди, доносился грохот каталок и взволнованное щебетание медсестер. Но внутрь не заходили. Я заметил, что в комнате нахожусь не один. На кровати лежала женщина, укрытая простынею – кожа бледная, белая, как мел и старая; лицо осунувшееся и заострившееся. Глаза были закрыты, словно она крепко спала.

К голове и шеи подходили какие-то датчики; какие-то трубки подходили к носу, непонятная жидкость сочилась из капельницы через прозрачный шланг под лейкопластырь у локтя.

– Мама, – вымолвил я потерянно и как-то подавлено. Я уловил родной запах, тот самый, который пробовал, когда она брала меня на руки малышом – дивное благоухание природы и аромат свежих роз. Я вспомнил ее и из глаз невольно брызнули слезы. Я не смел прикоснуться к ней, взять за руку и своей поддержкой вселить веру. Но сам я уже ни во что не верил, поэтому испугался.

Мне стало стыдно, и я опустил голову вниз, лбом касаясь края простынки.

– Я не хотел этого, – произнес сдавлено, – прости…

Ее глаза слабо распахнулись. Она посмотрела на меня сначала недоуменно, затем ласково, с материнским укором взирала, как на мальчишку, только что совершившего мелкий проступок. Под этим взглядом я чувствовал себя виноватым, но с успокоением, не было тех метаний, и душевная агония на пару секунд спала, словно я вновь обычный непослушный ребенок.