Анна Элфорд - 313 дней: Агапэ

– Тебе стоило, но уже поздно. Всё в полном порядке, – лгу я.

Через пару часов мой ментор Даниэль подъезжает к дому, и мы направляемся в Окленд. Спектакль с моим участием идёт полдюжины раз за эти три дня. (Он может заснуть буквально в любом месте и в любой позе; Даниэль равнодушно относится к общественному мнению, считая, что прекрасно знает, что есть «хорошо» и что есть «плохо», и без других людей. Свободное время проводит за старинной печатной машинкой деда, сочиняя различные сценарии, которые после откладывает в большую шкатулку и закрывает на ключ, а через год перечитывает и ставит по ним пьесы)

Звёздная Ночь

Ночи необходимо многое совершить. Она ни то вздохнула, ни, то застонала, подумала о своём и вздохнула вновь, облегчённо, горько. Растрогалась и сама получила по носу, как бьющей с отскоком колючей веткой. Ночь будто бы надвое разрывает: одна её часть тянется туда, где было дымчатое тихое минувшее утро, когда навсегда ушла дорогая душа, а океан неизменно стоял в необычной дали; но другая часть упрямо, строптиво застряла тут, на лужайке, возле незнакомого дома со знакомыми обитателями. Перед собой она видит холст – он словно взмывает и, белый, неумолимо навязывается глазу, и холодною белизной корит за все эти дёрганья и треволнения, за зряшную трату эмоций вечера и половины ночи. Ночь призывает саму себя к порядку; и покуда расстроенные чувства покидают в смятении поле, как и она сама покидала завершившийся период жизни, Ночь начинает разбирать вещи, самые личные и самые сокровенные в кладовке. Те, что нельзя никому показать.

Подобным образом она и проводит оставшуюся половину темноты, рассуждая, как она будет рассказывать о них через несколько месяцев. Не знает Ночь, когда именно, но точно уж расскажет, поведает хоть кому-нибудь. Но сперва завоюет её сердце.

Грейс

После очередного выступления к вечеру я наконец-то возвращаюсь. Измотанная, но счастливая, проведавшая мать с отчимом и встретившая продюсеров на обеде в ресторане, я в конце концов вспоминаю о своих планах. Часы бьют пять вечера.

Собравшись, выбегаю на улицу из дома, а внутри зреет неоправданное волнение; Логан ждет меня в машине и безостановочно сигналит, пока я не села внутрь.

– Ну и как прошли твои выступления? – интересуется Логан вместо приветствия.

Я пересказываю события прошедших дней до того момента, как мы заезжаем на парковку кофейни и, чертыхаясь, вбегаем в помещение. Нет ни одного знакомого, даже Нэт – сегодня не её смена.

– Что-то Али с Алексом задерживаются, – стонет он и жестом указывает мне на свободный столик, предлагая занять его.

– Впрочем, как и всегда.

Голубоглазый брюнет выхватывает телефон из моих рук, ладонью другой руки множество раз ударяя о поверхность стола, подражая барабанной дроби. Вопросительно изгибаю брови с дружеской улыбкой на лице.

– Скажи мне, вы с Зедом помирились? Я волнуюсь за ваши отношения…

Но только я хочу ответить, как фигуры Али с Алексом всплывают возле нас; их мокрые волосы, помятая одежда, – обычно такое неуловимое счастье здесь приобрело чёткое выражение. Они присоединяются к нам; неоновое освещение включается, музыка постепенно убыстряется. Солнечные лучи, растворённые в воздухе, скоро становятся невидимыми. Темнота расплёскивается за окном.

Насильно вырываю себя из дремотного состояния и сквозь отрешённость изучаю большую заходящую внутрь компанию. Столь разнородный состав, но один парень выделяется из общего контекста. Это… это Дилан. Ну, конечно же! Первая ловлю глубокий карий цвет и улыбку; вот его замечают остальная троица. Знатный художник с выставками по миру; человек поразительной одарённости – я сама видела; он неизвестно зачем переехал в небольшую провинцию и уже обзавёлся теми, кто прыгает на него и кружит возле как стервятники.

– Дилан! – вскрикивают они почти хором.

– Может быть, ты всё-таки сядешь? – предлагает Алиша, как самая близкая ему из всех нас; она всегда так харизматично изгибает брови.

Дилан переводит взгляд на Али, а затем на меня и Логана. Вот он уже обходит наш диван, взбирается на сиденье позади, перешагивает спинку и приземляется, протискиваясь, меж мной и Алексом. Крайне открытый тип, этот Барннетт! Официантка принимает его заказ: фильтр кофе и пепельницу. Я отпиваю скотч Логана. Я заметила, что Дилан всегда ест немного, никогда не наедается до отвала, только по мере голода, а порой и вовсе забывает поесть в порыве творчества. Теперь я отпила из другого стакана; напиток жжёт так же, как и джин, но я люблю это.

– Как твоё выступление, королева? Вернее сказать атеистишка.

Да, у Дилана есть этот императив к самовыражению – эта восприимчивость к любым изменениям чувств другого, то бишь чувственность и чувствительность. Чтобы владеть техникой рисования, необходимо тонко чувствовать человеческие души (это значит разбираться в литературе). Почти что невозможно рисовать человека, не зная, что скрывается под его кожей. Какие органы, сухожилия, мышцы и связки. И лицо необходимо рисовать, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что происходит в человеческих душах. И Дилан это знает. Неожиданно звонит мой телефон (личный маячок, кравший информацию обо мне, ей-богу, не люблю телефоны), и Кэррол говорит в трубку на другом конце Портленда:

– Грейс, поезжай к дому Виктории.

– Ты говоришь о моей сводной сестре? Что-то произошло?

– Надеюсь, ничего серьезного, – отвечает она беззаботно, не тревожась ни о чем и ни о ком, но я слышу через трубку фоном нервозный голос Майка; все же Виктория – его дочь от первого брака.

Я прошу прислать мне адрес сестры, будучи настороженной от неожиданности подобной просьбы о девушке, которую видела всего однажды. Когда я удивляю известием друзей, Дилан кладёт обе руки на стол и внимательно изучает обстановку.

Грейс

Полицейская сирена одиноко разрывает воздух, звуки прибоя. Я вжимаюсь в спинку сиденья вместе с Логаном и немым взглядом умоляю друзей ехать быстрее; мать так и не объяснила, что произошло. Мотаясь по извилистым склонам, мы проезжаем кварталы, которые этой ночью подобны туманному Константинополю в тенях. Заворачиваем за угол улицы, и перед нами открывается вид на площадь соседской общины, куда выходят палисадники домов. Их заливает свет фар полицейских машин. Логан останавливает автомобиль, оборачиваясь ко мне всем телом и намереваясь что-то сказать. Но к тому моменту я выбегаю на улицу, захлопывая дверцу так, что тонированные задние стекла звонко дребезжат. «Ничего серьезного?» – судорожно спрашиваю я в пугающей атмосфере. В очередной раз мне позвонил Майк, и я пообещала ему не бояться полиции, ибо они слишком некомпетентны ни для исполнения своих угроз, ни для справедливого раскрытия дела. Мне было важно увидеть случившееся собственными глазами.