Анна Элфорд - 313 дней: Агапэ

Грейс

В этом итальянском заведении, куда Кэррол пригласила Даниэля, я была однажды ещё совсем маленькой девочкой. Пообедав и познакомив наконец Зеда лично с Даниэлем, мы едем домой. Глядя сквозь стекло и не участвуя в оживлённом разговоре Зеда с моим отчимом, я думаю, что было бы, если бы Дилан сейчас вёл эту машину. Зед всегда отличался от остальных тем, что легко ладил с Кэррол. К вечеру я оказалась в его доме, который заиграл новыми красками после гибели Виктории. Мама моего хорошего друга и молодого человека (неоспоримо прелестнейшая женщина в этом городке) сообщает нам, что ужин вскоре будет подан. Когда я переступаю порог комнаты Зеда, неожиданно осознаю, что дело близится к завершению дня. Зед, не говоря ни слова, проходит вглубь комнаты и садится за рабочий стол, начиная суетливо перебирать огромную стопку документов, расписаний и таблиц.

– Такой ответственный, – ухмыляюсь я и ложусь на кровать, глядя на него.

– Да, я хочу быть готов ко всему, – отвечает Зед, не поворачиваясь в мою сторону.

Именно непонятное строение ума Зеда воодушевляет; он мог бы держать весь мир, а я целиком бы ему вверялась. Если закрыть глаза даже на мгновенье, на мгновенье зажмуриться, как ребёнок, лицом в подушку, то можно запросто представить картину: пейзаж перемен и надёжности под его покровительством.

– Я бы изучила всё по дороге, – шепчу я и встаю возле, кладя руки на плечи Зеда и читая документ между его пальцев. Да, он больше занят политикой и наукой, чем людьми. – Ты ко всему уже готов. Просто оторвись от дел и побудь немного со мной, – почти умоляю я.

– Ну, ладно, уговорила, – отвечает Зед, и я по-детски радуюсь. – Фильма вполне хватит.

Два часа мы проводим вместе на диване; Зед легко обнимает меня за плечи.

– Зед, поцелуй меня.

Боже! Я голодна, как стервятник, жаждущий плоти, парящий над естественными природными красотами Африки. Черты Зеда, монументального в убывающем свете, погружённого в себя, всё это время меняются. Я должна знать, должна знать, что смогу ощущать с Зедом подобное тому, что с Диланом. В комнате темно, но я вижу, что Зед удивлён.

Вот он наклоняется и целует неспешно. Очень бережно и мягко, так что я почти не чувствую его губ. Я, немного подтянувшись, перекидываю ногу и залезаю к нему на колени. Решение о собственноручном контроле над ситуацией приходит само по себе; кладу руки ему на живот и целую сильнее, более требовательно, я лишь хочу, чтобы Зед касался моих рук так же, как когда-то, в самом начале; чтобы он повторил, что счастлив быть со мной. Хочу, чтобы он уверил меня, что тоже хочет этого, но в ответ – очередная отговорка, и его мать зовёт нас к ужину.

– Я люблю тебя, Грейс. Просто знай это.

– Я знаю.

Уже тогда, на подсознательном уровне я чувствовала, что это ложь, а когда к ночи оказалась дома, то первое, что я сделала, с удовольствием прочла сообщение Дилана: «Не ложись спать так рано! Я заберу тебя на этот вечер». Оказывается, сегодня лунное затмение, поэтому к ночи мы приехали в центр города на крышу кинотеатра. С западной стороны небосклон погружён в синеву и видна торжественная медово-красная луна; она деспотично захватила в свои владения небеса. Свет падает, создавая потрясающий эффект.

Грейс

Дилан ставит свой мольберт и приступает к работе, а когда заканчивает картину пожилой женщины через несколько часов, он недовольно вздыхает. Я опускаю листки со своим репликами.

– Неудачная работа?

– Вполне коммерчески успешная. Но мне не нравится сама задумка. Думаю, откажусь от этого заказа.

– Как посчитаешь нужным. Скажи, почему ты переехал?

– Чопорность моей нации хороша, но то ли хотелось попробовать вашей западной свободы духа, то ли изменить точку зрения.

– Я тебя умоляю, свобода духа повсюду. Сальвадор Дали испанец. А когда он приехал в Нью-Йорк в 1934 году, в качестве аксессуара он нес в руках батон хлеба длиной 2 метра, а посещая выставку сюрреалистического творчества в Лондоне оделся в костюм водолаза.

– То же верно. Это скорее зависит от человека. Его свобода. Значит, мне просто нужно было вдохновение, – красноречиво отвечает он. – Были некоторые причины, королева. – А Дилан любит пресекать любые вопросы о себе у самого корня! Чувствую, что Дилан – лучший психолог, которого я могла встретить в жизни. – Али была права на счет тебя.

– И что же она говорила?

– Она часто нечаянно бросала фразы о тебе. И у меня сформировалось о тебе чёткое представление, – говорит он, и я сама улыбаюсь от ласкающих слух слов. – Я очень хотел познакомиться с тобой ближе, но когда впервые увидел на выставке, понял, что этого мне не хватит, – в голосе задрожала счастливая нотка. – Не подумай, что я пытаюсь воспользоваться тобой. Я не хочу пугать тебя поспешностью своих поступков.

– А почему тогда ты тратишь время на биологическом факультете, если и так открыл по выставке на каждом континенте?

– Для общего образования. Я вольный слушатель. К тому же я очень любопытен до знаний. Одиннадцать часов и сорок одна минута. Посмотри на луну, – он поднимает руку, указывая куда-то ввысь. – Вон там, ты видишь?

«Ты не так прост, сукин сын!» – почти выпаливаю я. Одинокая машина проезжает по дороге; так много указательных знаков и проводов над землёй; вдалеке маяк на стеклянных скалах.

Дилан Барннетт

Я решил перестать бороться, ведь все мои усилия напрасны. Говорю твёрдо, хотя и смеясь. Мне нравятся ненавязчивые ласки Грейс, как она гладит мои руки, затем прикусывая кончики моих пальцев. Вся улица была словно на ладони, а здания кажутся такими искусственными, отшлифованными, гладкими. По крайней мере, я более не просыпаюсь с криком в ночи́.

Грейс

Мы вместе сидим в автомобиле. Не смогли без подобного прощания; я сижу на его коленях и ненасытно зарываю свободную левую руку в его волосы, дабы крепко потянуть. Это заставляет Дилана целовать меня с ещё большим упоением, проводя губами, а затем языком, полностью закрывая мои губы и вновь открывая их. Чувствую одну его руку, проводящую по моим позвонкам и прижимающую поясницу к рулю. Поцелуй в губы – это всегда так лично, так интимно. А он делает это пленяюще. Делает так, что я мучаюсь от одной мысли об этом. Прижимаюсь губами к круглому шраму на его плече, слегка оттягивая ткань чёрной майки. Ресницы Дилана дрожат, подливая масла в огонь, и он порывисто вздыхает:

– Порви с Зедом, атеистишка. – Карие глубокие глаза и частое дыхание. Он отстраняется. – Сделай это, – шепчет он прямо перед поцелуем в губы.

– Что? – Я отстраняюсь и спиной вжимаюсь в холодный руль.

– Ты меня слышала! Порви с Зедом. – Ощущение, что Дилан снёс мне голову с плеч, как инквизитор – язычнице. – Нельзя страстных, творческих натур ограничивать в чувствах.