Анна Элфорд - 313 дней: Агапэ

– Я не пойду на это. Я люблю его.

Он лишь нежно обнимает меня на прощание, скрывая своё частое дыхание и нетерпеливость, гнев.

– Разве любишь? Ты ведь сейчас со мной, малышка. Выводишь рисунки на коже, на шрамах, сидя на моих коленях.

Да, душою я уродлива; осуждайте меня! Так бывает: на террасе в лунном свете, когда один потребовал от другого принципиально невозможного, мы молчим и разглядываем луну, я ёрзаю, откашливаюсь. В конце Дилан огорчённо трёт переносицу, а я наклоняюсь вперёд, беру его за руку, притягиваю к себе, целую – и ощущаю его руку на своей щеке, мне удивительно хорошо и легко.

– Я тебя не знаю, Дилан. Я была бы сумасшедшей, если бы по первому требованию бросила Зеда, которого знаю всю жизнь.

Рядом с Зедом я чувствую себя как школьница; но я к нему очень привязана, знакомы целую вечность. (Я чувствую, что должна продолжать с Зедом отношения, что это правильно)

– Иди-ка к черту, Барннетт, – добавила я откровенно.

Спустя десятки воспоминаний я буду рассказывать маргариткам об этом романе; буду рассказывать, как всё начиналось: он меня поцеловал, потом ненароком оскорбил в машине. Мгновение, в котором он навсегда останется после смерти.

Глава 6

Грейс

Стою на темной кухне, все обитатели дома спят. Мать заметила, как парень (Дилан не понравился уже издалека, по одному силуэту) высадил меня у дома. Она не знает обстоятельств – у неё океан других забот. Я учусь жизни и справляюсь со всем сама. Здания городка посерели, темно. Никаких размышлений в моей голове нет вовсе; сонливость и меланхолия окутывают. Замечаю пачку сигарет на столешнице, зажигалку. Закурив, я облокачиваюсь о гладкую мраморную поверхность столешницы и смотрю в окно; никогда не пробовала до этого табак – жжение в глотке, а горький дым дошёл до самих лёгких. Мужественно терплю и спокойно выдыхаю проклятый дым. А лопасти вентилятора на потолке всё крутятся и крутятся, так неспешно и размеренно разгоняя густой смог. Я сажусь на пол, обняв колени, и курю. Наблюдаю за вращающимися лопастями и за тем, как всё ещё живая муха двигается по липкой ленте; и вот – смерть. Мне не по себе. Тушу красный огонёк о подошву. Хорошо, что тот ужас с Викторией в прошлом, уже две с половиной недели; просто отлично, что тот женский силуэт пропал. Надеюсь.

Дилан Барннетт

«Немного грубой силы… никогда не повредит», – говорю я сам себе, пока оглядываю получившуюся картину в мастерской. Но ведь это правда! Чуть ли не рычу. Это не сравнится с прежними мастерами! В этом городке так хорошо творить… вот почему я переехал. Но я всё ещё полное ничтожество.

«Ты будешь счастлив…», – говорил я себе когда-то. Смешная ложь, а, читатель? Не жалея бранных слов, рву грунтованный холст и кидаю на пол. Мне ещё необходимо выполнить заказы (мои работы покупаются благодаря обаянию). Если бы мой безмозглый отец догадался откладывать деньги, а не мотаться вместе с маленьким мной по всей Британии, то все было бы проще. В этой ужасной атмосфере ночной боли молча прикусываю сигарету. Но я добьюсь своего рано или поздно, она это понимает? Что Грейс сейчас делает?

Грейс

Будильник звенит ранним утром. Я, собравшись и попрощавшись с Кэррол и Майком, отправляюсь на занятия пешком. Вот и наступила после нескольких одинаковых дней пятница – день встречи в студенческом сообществе, а Меделин – бестолковая девушка, сидящая в красном старомодном кабриолете 80-х годов. Она кричит и сигналит, когда наконец замечает меня.

– Ты чертовски выглядишь, Грейс! – вскрикивает она.

Меди больше всех на моём факультете пришлась мне по душе. Длинные рыжие волосы и светлая кожа так восхитительны; хлопковое кружевное платье, ярко-красная помада дополняет образ. Меделин можно назвать глупышкой: она подписала себе в моих глазах декларацию интеллектуальной импотенции своими нескончаемыми жалобами, что ей нечего делать.

Под заходящим солнцем мы вместе оказываемся у двухэтажной кирпичной постройки. В каждой комнате включён свет. Интересно, что за хаос происходит в них? Замечаю Джексона – первое знакомое лицо здесь. Он проводит нас сквозь громкую группку, состоящую из татуированных парней в чёрных одеждах. Несколько секунд ощущаю их взгляд на себе, но вот мы уже проходим вглубь двухуровневой комнаты, смешиваясь с толпой.

– Каков шанс, что я смогу сама познакомиться со всеми в этом помещении? – интересуюсь я у него со смехом.

– Минимальный, – улыбается Джексон.

– Минимальный – это, видимо, британский вариант фразы «Хрена с два у него есть какой шанс», – встревает Меди и поправляет волосы одним лёгким движением руки, глядя в его глаза.

– Я австралиец.

– У вас королева на банкнотах – вы британцы, – настаивает Меделин.

Пройдя в дверь, мы попадаем в огромную комнату с неоновым рыжим освещением. Две лестницы у стен, а между – балкон, выходящий на нижний ярус. Громкая музыка; недалеко стол для пинг-понга. Левее – три полностью забитых дивана и множество кресел вокруг. То и дело через арки заходят и выходят люди. Я чувствую свежий запах свежевыстиранных хлопковых штор, слышу лай собак, вдохновение, замерев у лестницы: лица, голоса, движения эхом повторяли друг друга. Я такая же, как и все? Они хотят быть особенными: особенным итальянцем, особенным евреем, особенным индусом – они с рождения определяют себя именно так. Но, как считал Бродский, стоит определить себя сперва как человека и не лезть в «эти большие дела, они очень сильно туманят».

«Кто я?», – на этот вопрос ответ будет не «актриса с океаном заманчивых предложений», а моя характеристика как человека. Но её услышат только близкие, ведь никто не хочет быть уязвимым перед незнакомцами! Мгновение наедине с собой, а затем присоединяюсь к грохоту. «Наплевать, наплевать», – мысленно повторяю я, проходя сквозь терпкий туман сигарет.

Проходит час, а Зед всё ещё не подходит ко мне, мелькая в компании панков. Погружаясь всё глубже в пёстрый разговор, я чувствую умиротворение. Из таких мгновений и составляется вечность. Слова-огни, тот красный, тот жёлтый, возникнут и останутся. Некие ускользнут, улетят, исчезнут, крича, а им будет вторить эхо, отражаясь друг от друга в унисон музыке. Одно мгновение останется со мной ненадолго, а потом исчезнет в смертной бездне памяти – я выхватываю из толпы желудёвый цвет и одновременно чувствую, как впечатывается в мою кожу крест на груди Али и её руки крепко сжимают меня.

Все приземляются рядом: Логан, Али и… и отдельная коробка на стеллаже моей жизни – Дилан. В последний раз, когда мы виделись, когда он потребовал с меня порвать с Зедом, но, кажется, это уже так далеко в прошлом. Я так рада видеть этого брюнета; Барннетт с присущим ему тактом переговаривается с однокурсниками. Я думала, что, пожалуй, пора прекращать нашу с ним игру. «Последний вечер. Запомни его… художник не без таланта. В коллекцию, и пошла дальше. Зажила, как и до этого, ведь все в твоей жизни скроено верно», – крутиться в моей голове, пока я неотрывно наблюдаю за Диланом при этом фиолетовом свете, так захватывающе ложащемся на черную материю его одежды. Ко мне обратилась Али: