Александр Алейников - Караван

Долгожданный приказ поддержать огнём предательски затерялся где-то по пути, и забытая богиня войны осталась не удел в этой сумятице, так и не сделав даже пристрелочного залпа.

Любовь – это война. Так говорила Ася Баренцева. А война, как известно, это слишком серьезное дело, чтобы доверять её военным. Так говорил то ли Черчилль, то ли де Голль, то ли ещё кто. Впрочем, женщине было не до авторских разборок. Её больше заботила прогулка краем, в конце которой, невзирая на исходные данные, тишину в клочья разрывал раскатистый грохот. И тут уже, кому как карта ляжет: либо это будет эхо прицельного выстрела; либо громыхающая, как иерихонская труба, песня детонации боекомплекта.

Удивительная штука – эта ваша любовь. Начинается и заканчивается одинаково: обжигающей жаждой покаяться даже в том, чего не совершалось, или вспороть себе грудь, дабы выкорчевать сердце, только бы тело больше не выкручивало, проламывая оси координат и сдувая плоскости. А разум в отместку кричит что-то на чудном неразборчивом диалекте, но ты продолжаешь уходить под воду, баритоня последнюю песню пропащего крейсера.

Асе виделось поразительным, что она лучше многих сберегла истории встреченных по жизни девушек, чей разум, находившийся во власти духовного упадка, был податлив и мягок, как пластилин. Поэтому эти милые создания начинали играться в жизнь на первом же светофоре, утонув в объятиях мужчин, сделанных из говна и палок и воспитанных колонией опарышей.

Оттого вторичное и миллион раз обыгранное открытие, совершенное Баренцевой, заставило свистеть её от удивления, как забытый на плите чайник. Ибо, имея на руках завершённые хрестоматии чужих слёз и страданий, Ася мало того, что пошагово зарылась в те же дебри без тени сомнения, так ещё и игралась в ту же жизнь по тем же лекалам. Но что оказалось решающим в своём абсурде – Ася умудрилась с треском в неё проиграть, так и не став той, кем её видят другие.

Теперь осталась только выдающаяся в своей паршивости ночь, эта комната и невыносимое дребезжание за стенкой. Баренцева сперва полагала, что безутешные происки мужа скоро растворятся, и жилплощадь оккупирует мягкая тишина. Однако разбудивший её грохот дал метастазы во все стороны. И некому было назначить немедленных санкций обнаглевшему дельцу даже для вида. Абсолютно белая от ярости Ася, по большей части, безмолвствовала, оставив попытки докричаться до Ромы сквозь толщу болезни.

Она металась между фантазиями, в которых женщина то собирает последние остатки сил в сводную группу и всё-таки поднимается с постели, чтобы за пределами спальни зубами впиться в кадык супруга; то, наконец, получает заветную тройную дозировку усыпляющего препарата, выбрасывая за борт мешки с тревожностью перед началом географической экспедиции в вечность.

Причудливым фантазиям настала пора положить конец, предав их огню решительных действий. Пускай Рома не упускал возможности язвительно уколоть супругу тем, что она могла бы стать космонавтом, но при этом не может даже встать с кровати, теперь Ася преодолевала непослушное тело, чтобы выпрямиться, как на парад, и сделать несколько отважных шагов до заветной двери. Не назло маловерству супруга, а назло самой себе.

***

Воплотить задуманное в реальность оказалось сложнее, чем она могла себе представить. Гранёный стакан с эфемерным чувством облегчения наполовину опустел, стоило той только высвободить ноги из-под тяжёлого и по-матерински тёплого одеяла. Она с головой провалилась в прорубь ледяных покалываний, будто Ася потревожила колонию оголодавшей мошкары на Ульяновских болотах, и бегство теперь смотрелось мероприятием бессмысленным. Осыпая себя проклятьями за идею покинуть уютное гнёздышко, Баренцева, рассудив, что дорога в тысячу лье начинается с первого шага, его-таки сделала. И тут же испытала библейский соблазн совершить два назад, бросив весла.

Тело её было сродни пазлам, собранным много лет назад. Казалось, хватит неаккуратного усилия – и Ася рассыплется по холодному полу на тысячи разноцветных крупиц. Роме же останется только припеваючи смахнуть шваброй ошмётки супруги в изрядно поистрепавшуюся коробку с красующейся Баренцевой на обложке в полный рост, рассыпаясь в благодарностях новогодним чудесам.

К чёрту лирику. Женщина, преодолев физический раздрай, поступью хаоса доковыляла до стены, полная уверенности в том, что распахнёт дверь одним касанием. Но та, не поддавшись, вдруг отозвалась рикошетом, отбросив Асю назад.

Вслед за проблеском от коридорной лампочки, в комнату вплыл неуклюже покачивающийся силуэт Ромы с таким апломбом, словно минутой ранее один из кухонных фикусов присвоил Баренцеву звание героя Российской Федерации со всеми вытекающими, и тот прибыл хорохориться подвигами и коммунальными льготами. Впрочем, какой бы галлюциногенный ветер не занёс его в спальню жены, секунду спустя он оторопел, позабыв, видимо, цель своего визита, но не забыв пропустить вперёд себя приятный шлейф употребленного спирта. Ася не удостоила мужа даже взглядом, не сумев воссоздать в памяти момент их крайнего зрительного контакта. Сколько они не виделись вот так – глазами? Сутки? Неделю? Как бы то ни было, Баренцева давнёханько оставила тревожный счёт тем часам, в течение которых её благоверный числился без вести пропавшим для домашних стен.

Самое ужасное, что только может представиться в жизни каждого мужчины, это равнодушие женщины. Когда она уже не разделяет отношения на этапы, ведь теперь всё её отношение – это один сплошной перевал Дятлова. Когда затухают крики, а в отместку гремит тишина. И не слышно больше томных вздохов и душных речей. Только гарь и копоть на бескрайнем поле спутниковых антенн, давно утративших сигнал. У пожара буйных чувств конец всегда неистовый. Если провести сверку списков: единственное, с чем теперь Ася врывалась в семейную повестку на регулярной основе, так это либо с неприкрытым раздражением, либо с нагромождением пустоты.

– С днём рождения, Инфанта. – мелодично промурлыкал Рома, застав супругу в самый расплох.

От такого полицейского разворота, который никак не укладывается в паттерны поведения мужа, Баренцева застыла в неприкрытом изумлении, а материя вокруг начала двигаться в разных направлениях. Ася ожидала шквала зубоскальств, оскорблений или чего-то подобного, но только не то, что Баренцев спутает все карты и явит разительный контраст с самим собой. Кованые женские доспехи лопнули, а её сердце слилось с разумом в каком-то противоестественным экстазе неизвестного сорта. Вот что бывает, когда атомный ледокол «Ася», нарушая все графики, отбыл в объятьях ледников достаточный срок лишения свободы, чтобы у капитана дальнего плавания атрофировался нюх на банальное человеческое тепло.