Александр Алейников - Караван

И надо бы говорить, что проблемы независимой Аси только начинались?

Чем дольше Баренцев копал, тем сильнее пил. Рома взял за норму заканчивать попойку только тогда, когда его самого можно было начинать отпевать, и Ася на первых порах старалась смирить его рвение, но это оказалось напрасным. Затем у мужа вошло в привычку наблюдать за тем, как Ася просто красится перед выходом из дома.

– Чего смотришь? – учтиво улыбаясь, спрашивала она.

– Для кого малюешься? – неизменно переспрашивал тот с камнем вместо лица.

Сперва такое поведение не вызывало волнения у женщины. Скорее, наоборот, внутри колотился шарик вожделения. Ибо ревность всегда приравнивается к страху утраты, следовательно, возрастает показатель стоимости человека в собственных глазах. Но, как и полагается, чем дальше Ася зарывалась в лес, тем яростней внутри скреблось чувство, что этот ларчик Пандоры так и должен был оставаться не распечатанным. Рома словно игрался поначалу, прощупывал, насколько широко можно раскидывать сети:

– Нравится? – заигрывал он, когда та парочка проходила мимо любой половозрелой особи мужского пола. Поначалу Ася молча недоумевала. Однако вся её конспирация была не более чем создание ощущения, словно в этот раз Чапаев доплывёт. Чем шире становился охват параноидальных выставок мужа, тем сильнее крепло женское понимание, что Рома ради её счастья был готов на всё, однако это самое «всё», в его понимании, имело весьма конкретные очертания.

– С кем это ты там разговариваешь? – в тысячный раз он цеплялся за жену в пустой квартире.

– Ни с кем. – на голубом глазу реагировала раздраженная Ася.

– Ты слишком много болтаешь.

Несмотря на все заскоки супруга, Баренцева, чья память о прошлой жизни была ещё в самой свежести, продолжала наслаждаться плодами истинной любви, при которой человек добровольно награждает другого оружием, способным уничтожить дарителя в надежде, что одаряемый никогда не совершит тот самый выстрел.

Но пришло время, и самые страшные женские предчувствия завершили суворовский переход от абстрактных форм к сухой конкретике. Потому что её супруг не просто выстрелил, а всадил в упор целую обойму. Беспроигрышная, на первый взгляд, стратегия упёрлась в пресловутый человеческий фактор, и постепенно Ася Баренцева – девочка, которая верила в чудо – сменила караул, и на её место пришла женщина, на своей шкуре узнавшая, что это такое – когда самый близкий хуже палача.

Если бы Ася получила благословение на сбивчивый рассказ, она бы начала его так:

Первое время, видимо, из страха живота своего, Рома после аварии позиционировал себя как очень галантного и обходительного мужчину. Для Аси конфетно-букетная страница их отношений увенчалась знаковым эпизодом единения, когда она, находясь в тесном закутке одного из филиалов Международного авиационного комитета, с серпом в сердце слушала речевые фрагменты последних минут жизни «Пулково-613», а Рома каменной стеной стоял рядом.

Впрочем, за этой напыщенной игрой тестостероном проглядывался фальшь определённого свойства, который позволит ему в дальнейшем многократно переворачивать истинное положение вещей на сто восемьдесят градусов. Совсем скоро женские очки известной расцветки покрылись сеткой трещин и перед Баренцевой предстал человек в новом обличии с лопатой открытий. Только то было не пестрящее золотыми горами Эльдорадо, а угольные степи вечной воркутинской мерзлоты.

Моральная нечистоплотность, нравственный идиотизм и мания величия – основные качества, которые демонстрировал он, обесценивая супругу, чтобы всяким образом оправдать волочение своего жалкого существования.

На первых порах Рома никак не проявлял своих замыслов по безоговорочному подавлению волевой составляющей супруги и прижиманием к ногтю любых попыток сопротивления. Всё, чего тот желал – чтобы жена исправно служила радушной хозяйкой, которая всегда обнимет и приласкает. Ничего выдающегося, но и не требующего сверхчеловеческих усилий над волей. Тем более что Ася, ведомая переполненной чашею чувств, в первых рядах готова была стать таковой и без всяких намёков.

Однако через время стало ясно, что дело тёмное. Что Баренцев делает всё возможное и невозможное, чтобы оставить её со своими трудностями нос к носу, к тому же – из раза в раз выставляя это напоказ в качестве наказания. Если Рома просыпался раньше жены, то он пускал под откос всё утро, демонстративно хлопая дверьми и гремя посудой, привлекая внимание к своей персоне. Баренцев мог без зазрений совести ликвидировать приготовленный запас провизии в доме, даже не поинтересовавшись о том, ела ли его благоверная сегодня хоть что-нибудь.

– А я думал, ты не хочешь. – искренне удивлялся тот с видом загнанного в угол плешивого кота.

Тем более что поход за этой самой провизией сопровождался презрительным занудством, стоило только Асе подойти к прилавку с тем, чего жаждало женское сердечко.

– То, что ты покупаешь – невозможно жрать. Это вредно. На это даже не смотри.

Едва их сожительство увенчалось состоятельностью, в сторону Баренцевой полетели обвинения в том, что она живёт за чужой счёт и не работает, тратя при этом колоссальные суммы. Сам же Рома постоянно злоупотреблял пренебрежением к её просьбам. Когда Ася получила долгожданную путёвку в небо, её счастье в секунду помрачнело, столкнувшись с вопросами материально-технического обеспечения. Когда Баренцев обещал что-то купить не для себя, все его обещания оказывались дешевле бумаги, на которой те были написаны. Так случилось и с Асиной формой, которую муж так и не купил, сославшись на собственную забывчивость и занятость.

Однажды, когда бремя отчаянного безденежья распахнуло свой халат, уже вернувшаяся к работе Баренцева, пытаясь нащупать концы копеечных верёвок, наткнулась на обувную коробку, в которой её торжественным свистом встретили крупнокалиберные купюры американского производства. Женская радость ещё не успела выставить взлётный режим, как Асина наивность упёрлась в бездонные глаза мужа, который, под угрозой физической расправы, велел не прикасаться к его сбережениям, старательно отложенным на новую гитару.

Ту же участь ждали и Асины лекарства во времена её физической ограниченности. При легком дуновении ответственности какой-то особо впечатлительный таракан под крышей Баренцева срывал рычаг сигнала о надвигающейся опасности, отчего его обладатель трусил прочь – туда, где душа спирту просит, оставляя жену на произвол судьбы без обезболивающих.

– Давай подождём. Может, само пройдёт? – приговаривал Рома, словно запах аптечных коридоров стоял для него на одной ступени с запахом стелющегося ядовитого хлора.