Борис Омский - Салага-2

– С кем, кстати, имею честь беседовать?

– Бабушкин Илья Степанович.

– Как я понимаю, Илья Степанович, с вас все началось. Рассказывайте.

Бабушкин в скучном протокольном стиле стал излагать. как около часу ночи к больнице подъехал бусик с надписью «Аварийная», как прибывший в нем мужчина в форменной куртке и с чемоданчиком для инструмента сообщил ему, что прибыл по вызову из хирургического отделения.

– Я проверил. Не подтвердилось, – продолжал Бабушкин, несколько оживляясь по мере приближения к кульминационному моменту. – Сообщил о том сантехнику. Тот выругался и заявил, что по поводу ложного вызова обязан составить акт. Бланк показал и попросил меня разрешить его за столом в нормальных условиях заполнить. Просьба как просьба, ничего странного. Сидя да при свете оно сподручнее. Я сжалился, дверь открыл. А стоило к нему спиной повернуться, как он меня в благодарность за доброту сзади и оприходовал…

– Электрошокером. У Ильи Степановича на шее я два характерных красных пятна обнаружил, – уточнил Иванушкин. – А он на моей.

– Неприятная штука. В котелке до сих пор будто тараканы бегают, – пожаловался Бабушкин.

Подполковник посмотрел на него без особого сочувствия и спросил:

– Предъявить служебное удостоверение, как я догадываюсь, вы от сантехника не потребовали?

– Виноват. – Охранник покаянно поник плечами. – Он, пройдоха, каждую мелочь учел, чтобы мою бдительность усыпить. Служебный транспорт, куртка с фирменными нашивками, чемоданчик с инструментом. Короче, постеснялся я лишние формальности разводить. Душевность проявил.

Володин усмехнулся:

– Сие нам знакомо. Извечная российская болезнь проявлять душевность там, где не нужно и наоборот.

– Меня теперь уволят? – упавшим голосом спросил Бабушкин.

Подполковник присмотрелся к нему внимательнее. Нездоровый желтоватый цвет покрытого глубокими крупными морщинами лица, мешки под глазами, седые виски. Похоже, по жизни не с попутным ветерком налегке мчался.

Володин махнул рукой:

– Никто вас не уволит. Электрический разряд в сотни тысяч вольт наверняка вас кое-чему научил. Вы теперь битый. А за одного битого двух небитых дают. К слову, где вы проходили профессиональную подготовку?

– Чего? – не понял Бабушкин.

– Где на охранника учились?

– Шутите? Какой же дипломированный охранник на такое жалование пойдет. Тут только «партизаны», вроде меня, держатся. Сам я моряк по профессии, на рыболовецких судах в последнее время ходил. Наше судно признали нерентабельным и иностранцам в аренду сбагрили, команду распустили. Потыкался я туда-сюда – не берут меня в море. И не удивительно, молодых безработных моряков полным-полно. Оформил досрочную пенсию. Вдвоем на нее и на зарплату жены-воспитателя детского сада как-нибудь бы протянули. Да дочка у нас младшая в институте учится, ей помогать надо. Я же ничему, кроме морского дела, не обучен. Выбора особого не было, вот сюда прибился. Сутки через двое дежурю. Заработок небольшой, но твердый. Работы немного. Посетителя вредного или больного успокоить, за транспортом присмотреть, чтобы, где попало, не парковался, детвору из соседних домов, если нагрянет, со двора выставить или соображальщиков на троих за ворота попросить. Это днем, а ночью и того меньше. Бывает, пострадавшего привезут – впущу, компания хулиганистая к нам забредет – в милицию сообщу. Но последнее редко случается. Район у нас тихий, и объект не дискотека какая-нибудь или ресторан.

– Да, с выбором вы, пожалуй, не промахнулись. Если бы мне, к примеру, довелось выбирать между больницей и дискотекой, я бы тоже больницу выбрал. Денег меньше, зато на душе покой. А без него любые деньги не в радость, – перехватил инициативу Володин, жаждущий совершенно других сведений, – Но мы, по-моему, отклонились от темы. Давайте вернемся к налету.

– Как прикажите. – Охранник сделал паузу, вспоминая, с какого места ему следует продолжить. – Пролежал я, значит, в беспамятстве минут двадцать. Очнулся. Тишина вокруг. Двери настежь, стол опрокинут, настольная лампа и телефон на полу. Ну, думаю, милицию вызывать пора. Но она ведь вопросами забросает. Я же, кроме того, что меня вырубили, ничего не знаю. И телефон разбит, все равно не позвонишь. Тогда я решил сперва по больнице пройтись и установить, что случилось, пока я без памяти лежал. Ведь не ради же развлечения на меня напали. Через внутреннюю дверь попал в вестибюль, где ночью одна дежурная лампочка из экономии перед лестничной клеткой горит, потому темновато. Слышу, у гардероба постанывает кто-то. Я туда. Вижу, на полу человек сидит, за голову держится и мне навстречу: «Стой, стрелять буду!» Остановился, себя назвал. Он, – рассказчик указал на Иванушкина, – к себе подпустил и велел подняться помочь. Как на свет вышли, удостоверение предъявил. Меня сюда, на мое рабочее место, отослал и велел никакой инициативы без его ведома не проявлять, а сам наверх ушел. Вернулся только перед вашим приходом. Это все, больше мне добавить нечего.

– Внешность напавшего на вас запомнили?

– Ну… повыше меня и в плечах шире. Спортивного такого телосложения. Возраст… Мужчина в соку, я бы сказал, лет тридцать-тридцать пять. Лица не разглядел. У него фуражка с длинным козырьком по самые глаза надвинута была. У меня верхний свет горел, и он голову, видать, специально чуть вперед наклонил, чтобы тень от козырька на лицо падала. Одни губы и подбородок на свету оставались. Единственное могу утверждать – бритый он, ни бороды, ни усов, а на нижней губе пятнышко вроде веснушки.

– Он точно один приехал?

– Из микроавтобуса вылез один. Оставался ли в кабине кто, утверждать не берусь, я в нее не заглядывал.

– На номер микроавтобуса не обратили внимания?

– Какое там! Он боком к моему наблюдательному пункту стоял. Уазик, кажется. Такой, знаете ли, не первой молодости, цвета военной техники.

– Хорошо. Продолжайте выполнять свои обязанности здесь, а мы со старшим лейтенантом поднимемся наверх.

Через погруженный во мрак вестибюль Володин и Иванушкин, как мотыльки, устремились мимо пустого гардероба и служебного лифта к освещенному входу на лестничную клетку.

За дверью хирургического отделения их ждал длинный пустынный коридор с белыми стенами, устланным линолеумом полом и запахом медикаментов. В нем было тихо, как на дне глубокого колодца, однако благодаря паре галогенных светильников достаточно светло. Одна из ламп ближнего ко входу светильника беспрестанно подмигивала. Володин, разглядев на концах стеклянной трубки сероватый налет копоти, мысленно огласил ей приговор, словно одушевленному лицу: «Не жилец».

Иванушкин открыл дверь палаты Петрова. Володин прошелся по ней. Поднял с кровати книгу, прочитал название.