Любовь Паршина - Сломанный крест. История чёрного серебра

Он взял саблю, но прежде чем повесить на прежнее место, аккуратно – все-таки свое оружие он знал, как родное – поймал бегущую по стали каплю и слизнул ее со своего пальца.

– А вы ничего. Погодите, у меня где-то пластырь был.

Федя порылся в рюкзаке, уже брошенном прямо на пол, достал кусок пластыря побольше, и принялся заклеивать любопытного командира.

– И часто саблю в ход пускать приходится?

– Нет, к сожалению.

– К сожалению?

– Я огнестрельным оружием пользоваться умею, но не люблю. Предпочитаю холодное.

– Почему?

– А я сам горячий! Чай, кстати, уже вскипел. Пойдемте. Бобика потом погладите. А то вдруг он вас укусит!

Они вернулись в кухню, Федька залил заварочный чайник.

– Теперь кое-какие соображения…

– Гони.

– Когда вам это дело передали и сказали про «лапу», на кого вы грешным делом подумали? Первая ассоциация – по-честному!

– Самая первая, совсем по-честному? Марченко. Но…

– Но?

– Слишком простое решение. И потом, за годы службы он прекрасно себя зарекомендовал, репутация у него безукоризненная. Конечно, он слишком легко отдал дело. Но он, кажется, просто не привык спорить с начальством.

– А с личной жизнью у него что?

– Жена. Детей нет.

Федька разлил чай по кружкам.

– С женой не живут вместе. Постоянной любовницы нет, время от времени встречается с женщинами, но в основном раза по два-три с каждой. Иногда – с проститутками. Анжелика ему, кажется, тоже понравилась. Помните, на втором этаже, возле курилки?..

– Федь, все равно слишком голословно выходит.

– А сейчас будет еще голословнее и интереснее. Вы знаете, что Марченко долгое время работал с Кротом?

– Да, над несколькими делами, кажется. Марченко тогда был майором, Кротов – полковником.

– Они и потом были вась-вась.

– Это не повод подозревать в измене.

– Это повод поцарапать ему машину. Согласен. Но теперь самое интересное. Именно Марченко был первым претендентом.

– На что?

– На меня. Вы с вашим положительным психологическим портретом, с годами службы Отечеству за плечами, были запасным вариантом. Крот и меня готовил к тому, что передаст меня Марченко. Когда он его вызвал для разговора – как вас, только тремя днями ранее – я даже сидел в соседней комнате, готовился к худшему. Но бравый полковник отказался от оказанной ему высокой чести и спешно покинул квартиру. Крот расстроился, скажу я вам… А через две недели Марченко спокойно отказывается от дела, которое вел не один год. Разгрузочные дни у него что ли?

Федька выдохнул и принялся звонко и с аппетитом кушать яблоко.

Кречетов думал.

Можно, конечно, напрямую спросить: «А не врешь ли ты, уважаемый объект?» или «А чем ты, Феденька, докажешь?». Но единственное, что дал бы такой вопрос – это порча отношений в начале сотрудничества. На любое «Врешь?» будет «Не вру!» и обиженный Федька.

Если же взглянуть на информацию непредвзято – картина, увы, складывалась, связная и логичная.

Было, конечно, и кое-что за пределами логики. «Тремя днями ранее…» То есть Федьку решено было отдать ему в день похорон Гены.

– А как думаешь, Федя, – заговорил он, наконец. – Не мог он заранее начать Марченко готовить? Раз хотел дело – то есть тебя – ему передать. Сболтнуть лишнего, намекнуть?

– Не думаю, Андрей Палыч. Зная Крота… Единственная его положительная черта – верность долгу. Шаг в сторону – расстрел. А что, у вас какие-то подозрения?

– Нет пока. Просто в голову пришло. Вообще, говоря по совести, дурацкая система. Почему тебя отдают в подчинение одному человеку. Полковнику, подполковнику – мелко как-то… Почему ты не подчиняешься напрямую президенту?

– Чтобы я вблизи власти не крутился. Так надежнее – я ограничен в действиях, но на виду. Не доверяют.

– Но ведь был же какой-то повод? Федя, ну не бывает, чтобы подобное сотворили вот так, вдруг…

– Я же вам говорил: я сам виноват. Ничего не отрицаю. Доигрался – в очередной раз. Вообще, эта штуковина даже придает какой-то особый привкус жизни. Я могу умереть в любой момент – снова, как все.

– Федя, можно я откровенно скажу? Я прочел все разделы папки, говорил с Кротовым, видел и слышал все в ту ночь в доме Спиридовича… Но до сих пор до конца не верю. Если бы я знал, кто ты…

– Не поможет это, Андрей Палыч. Если я вот прямо сейчас, за чаепитием скажу, кем я был, назову вам свое полное настоящее имя, под которым меня знали, когда я был… живым человеком, вам будет еще труднее поверить. Знаете, мне кажется, Кротов всю жизнь не верил – не хотел, боялся. Поэтому и уничтожил архив – подогнал действительное под желаемое. Полумертвый мутант без имени и прошлого, объект – не внушал ему такого ужаса. Вы – фантастический, Андрей Палыч! Вы запросто идете ко мне домой, с интересом смотрите, как я пробую вашу кровь… Да я помню, лет десять назад мы с Кротом в переделку попали – обоих потрепало, помощи ждали долго… Из него кровь хлестала прямо на пол. Я глоток попросил! Он мало того, что табельным из последних сил махал и орал благим матом, что мозги мои по стенке размажет, так на следующий день псориазом на нервной почве покрылся весь. – Федька вдруг рассмеялся: – Эх, дурак, Федька, дурак! Я кажусь вам забавным? Знаете, Андрей Палыч, я думаю, вам просто очень хреново. Все плохо, от всего тошно, и тут – бац! – Федька, как чёртик из коробочки.

Он резко поднялся из-за стола, отошел к окну – за ним, во дворе шумел вечерний сквер, загорались окошки соседей.

– Федь… А тебе-то как хреново, – Кречетов залпом допил остатки чая. – Ты во сколько встаешь?

– Во сколько надо?

– Завтра к пяти вечера приедешь в Управление. В своем обычном виде. У тебя свой пропуск есть?

– Конечно.

– Замечательно. Завтра будем дальше все вместе работать.

– В смысле, все вместе?

– Ну не устраивать же мне планерки для тебя отдельно, для ребят отдельно. Давай Федь, сам винца выпей, погладь Бобика и ложись. Завтра жду.

Федька, не поворачиваясь, козырнул широким жестом.

– Как лист перед травой, Андрей Палыч.

– Вот и молодец. До завтра. Закрой за мной.

***

Марина не вышла его встречать. В квартире было тихо, приготовленный ужин давно остыл.

– Мариша, привет! – позвал Андрей Павлович, разуваясь. – Извини, родная, задержался.

Марина тихо сидела за кухонным столом. Перед ней стояла уже высохшая рюмка.

– Андрюша, прости, что-то задумалась. Сейчас я тебе разогрею.

– Сиди-сиди, – остановил ее Андрей Павлович. – Я сам. Ты иди, отдохни.

Он бросил в тарелку кусок мяса с грибами, картошку, поставил все в микроволновку.

– Я не устала, Андрюша…

«Не правда! – с горечью подумал он. – Устала. От этого дома, от скорби, от одиночества… Какой же я гад! Так ее бросить…»