Сен Сейно Весто - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая

Пыльный клепаный пол то и дело куда-то проваливался, сердце, обрываясь, проваливалось вслед за ним, и в животе сразу же начинало знакомо и противно сквозить. На каждой встречной яме плоское и до икоты холодное гладкое седалище чувствительно било по заду, перед носом, нагнетая атмосферу, беспокойно прыгал ремень карабина. Карабин вздрагивал под потолком на стальном тросике, и в такт ему вздрагивал весь коридор. За стоявшим в ушах одним и тем же нескончаемым ревущим монотонным гулом все время казалось, что кто-то рядом, еще неразличимый, срывая голос, дергаясь лицом и теряя последние остатки выдержки, пытается докричаться, а где-то совсем неподалеку тянет и тянет жилы надрывная, нестерпимо трагическая и непонятная многоголосая симфоническая партия. Из-за спинки узкого кресла впереди дальше в приоткрытую дверцу высунулся незнакомый шеф и показал растопыренную пятерню. Ноги отяжелели как-то сразу, от пяток до поясницы. Полусонно помигивавший до того всю дорогу, Гонгора напрягся, сделав хороший вдох, опасливо поднялся и осторожно, придерживаясь рукой за выступающие ребра ближайшей стенки, прошел по качающемуся из стороны в сторону узорчато клепаному полу к люку. Тяжелый люк с натугой ушел, оставляя после себя ничем не прикрытую пустоту, и в провонявший химией сумрак ворвался ослепительный поток света и ледяного воздуха.

Едва прикрытый снегом, мимо в промозглой серости медленно проплывал широкий отвес черного скалистого выступа. Под ногами, на самом дне бездны, далеко-далеко внизу за легкой дымкой пробегали неровные тревожные тени, минуя завалы и башни камней, легко проскальзывая сквозь горные трещины, исчезая дальше в подшерстке леса. Безмолвное видение опасного дикого зверя, настигнутого накануне грохочущей тенью, стывшее перед глазами, исчезло, задернутое завесой слепящих небес и камней, в последний раз дрогнув, тускнея неясным силуэтом бесполезного сожаления, чужой закоченевшей боли. Наверное, он тоже был в чем-то жесток, жесток по-своему и умен. Наверное, в нем тоже жили свои представления о том, что будет после него, – о том холодном, диком, живом, что теперь покидало его, неуловимо, не оглядываясь, уходило вперед без него и которое ему никогда уже не догнать. Он тоже, наверное, остро и по-своему, очень по-своему понимал добро, этот умный и дикий зверь, которого здесь никто никогда не сможет понять до конца. Возможно даже, что ничего этого не было, ничего он там не старался понимать, а просто действовал так, потому что жил, но помимо непереносимой боли – у него была возможность это почувствовать с большей или меньшей определенностью – его касалось кое-что еще, нечто, с чем он не смог бы совместить себя и свое представление о том, что будет после него, ни при каких обстоятельствах. Смертельно раненному волку оставалось только молча стоять и смотреть, как весь сияющий снег вокруг неторопливо накрывает собой огромная тень. Он больше не делал попыток спрятаться, укрыться от нее на ровном, почти бесконечном уже белом пространстве, вспарывая собой гребни девственно чистых барханов, скачками по прямой уходя по синим сугробам к далекому остывшему пятнышку восходящего солнца, роняя на снег черные капли и все чаще заваливаясь на один и тот же бок, запрокидывая голову и пытаясь дотянуться, клыками достать залитое кровью бедро, но сил на это и ни на что другое уже не было… День для охотников выдался удачный, пилоты немного повеселели. Удовольствие, правда, несколько омрачилось тем, что застреленного волка – или не застреленного, может, раненного только – так и не нашли, трещины, наверное, попались снова. На плоских вершинах этой стороны взгорья имелось множество прикрытых снегом глубоких трещин.

Вот это будило воображение. Гонгора хорошо помнил, какое впечатление производил на новичков этот вид иссеченной порогами и трещинами затуманенной пропасти прямо под ногами. Некогда, в памятные не слишком ласковые времена, на парашютных прыжках приходилось не раз замыкать группу по расстановке «корабля», и сзади было прекрасно видно, что делало это казавшееся отсюда беспредельным пространство со здоровыми и наглыми парнями у рампы, такими уверенными в себе внизу и суетливыми и мертвецки бледными здесь. Рассказывали, на сборах особо восприимчивый новичок под непосильным грузом новых впечатлений так и свистел до самой земли, забыв и свое имя, и про кольцо запасного парашюта и вообще про существование «запаски», когда по какой-то причине не раскрылся основной купол. Уложили неверно, и он завис колбасой. Замок, случалось, песчинкой заклинивало. Или вот, тоже где-то было, карабин вовремя не пристегнули к тросу. (…Гонгора выпрямился, стал ровнее, упираясь рукой в косяк, глянул под темный низкий потолок и еще раз подергал за ремешок пристегнутого над головой карабина.) Пытаясь так вот однажды распечатать у себя на животе парашют, некий молодец смог даже каким-то образом голыми руками в воздухе разорвать запечатанный корпус, так и не вспомнив, что все приспособление простым движением руки высвобождается при помощи кольца. С учетом прочности корпуса, это производило впечатление. Точнее сказать, никто не понимал, как это у него получилось, парень был далеко не штангист. Вот только свой «конверт» он распечатал слишком поздно, совсем немного не успел. Вообще, если послушать, что рассказывали там и зачитывали, можно было подумать, что сборы устраивали исключительно в целях сокращения численного состава боеспособных сил. Причем было непонятно, развлекалось ли таким образом руководство просто так либо с тайным умыслом. Чего болтают, чего болтают, удивлялся Гонгора, тыкая вилкой в разобранный на «столе» пучок строп и принимая к сведению официальную информацию. Прыжок при повышенном ветре, приземление выполнено более или менее удачно, подняться на ноги прыгавший не успел – повело в сторону, надутый как парус купол бульдозером потащил к заливчику с камышом и болотцем, случившемуся по несчастью рядом у поля. Парень, понятно, упирался изо всех сил, проскакал чуть не через все поле на четырех ногах, но парашют не угас, все равно втащил в камыши. Говорили про погодные условия, про утерянную бдительность, про стечение обстоятельств, про широкие лямки крепления купола за спиной, которые не давали поднять голову, держали затылок – он так и захлебнулся там в тине, а купол, не угасая, все скакал и скакал в камышах…

Гонгора качнул, попробовал носком железку, валявшуюся под ногами, попытался затолкать под ближайшее сиденье – не получилось; он еще раз обследовал рукой лямку грузового ранца у себя на заднице, неудобно болтающегося под парашютом, затем контейнер на груди, стандартные замки, к которым обычно крепились зажимы «запаски», пригнулся ниже, уперся ладонями в обшарпанные ледяные края люка и, заранее прищурившись, осторожно выглянул за порог.