Сен Сейно Весто - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая

…не слишком, нужно сказать, помогало присутствие уверенных в себе, очень спокойных немногословных девушек-спортсменок, которых глубокомысленное руководство с довольно прозрачными намерениями подсаживало к новичкам, девушек-неулыбашек, располагавшихся с видимой непринужденностью на краю люка и беспечно покачивавших стройными ножками в парализующей воображение пустоте. Все равно эта братия со скупыми мужественными улыбками на серых лицах норовила уже в салоне выдернуть кольцо и мешком вывалиться за порог, хотя инструкциями настоятельно рекомендовалось непременно сильное отталкивание ногой от порога во избежание опасности за что-нибудь выступающее у транспорта зацепиться. Ноги просто подкашивались, и завоеватель летел к земле с одной гвоздем засевшей в голове мыслью о кольце, с которым нужно было что-то сделать. У спецов, рассказывали, так даже мочились от переизбытка впечатлений. В воздухе, понятно, не расстегиваясь. Та же операция, производимая вручную, но расстегиваясь, проходила уже по категории мастерских, присуждалась грантом «гражданский авторский» и допускалась лишь как заключительный аккорд под занавес службы. Уже в первый свой прыжок Гонгора едва не расшибся, дух великого экспериментатора и здесь не покинул его, проснувшись в самый неподходящий момент. Гонгора тогда впервые уложил купол собственноручно и не допускал мысли вернуться на землю в самолете, сохранив инструмент за спиной в неприкосновенности, не выяснив для себя, как эта штука работает. Oн стоял и смотрел, как топтался у порога с прекрасным видом на голубую пропасть его сосед, отчего-то все время неловко приседая, не в силах установить ногу на краю люка, и как ветер рвал одежду с рукава инструктора, и как сосед все же рухнул с подкошенными ногами навстречу новым ощущениям, подгоняемый нетерпеливым инструктором, с утра озлобленным, стремившимся побыстрей вытолкать всех за дверь, тряся расстегнутыми замками спортивного «рюкзачка», небрежно накинутого на плечи; он видел себя, собственное положение, ничем не блистающее, может быть, даже такое же эпически бестолковое.

И он решил подойти к делу иначе, Гонгора отступил, ушел от люка в самый конец салона, преодолевая общее недомогание, стараясь не терять координации движений, и это было непросто. Прыжок тогда вышел, правда, не слишком удачным, использовав дополнительные метры дистанции, раскачиваясь и слегка заносясь на убегавшем из-под ног полу, грузно разбежавшись, он ушел за порог, набрав достаточную для успешного отделения скорость, успев при этом задеть плечом косяк люка.

Как выдернул кольцо – не помнил вообще, но после страшного рывка обнаружил себя в крайне неудобной позе мухи, запутавшейся в паутине, – видимо, в момент раскрытия оказался спиной к потоку воздуха. Приземление в таком виде могло гарантировать не только многосторонние переломы и ушибы. Так что если бы в конце концов не удалось – уже у самой земли, совсем близко от выгоревшей под солнцем добела дикой травы – освободиться от паутины строп, тот прыжок, скорее всего, и был бы последним.

Из-за спинки кресла вновь выплыли наушники и скучающее гладко выбритое лицо. Пилот не спеша, как бы не очень охотно ткнул большим пальцем куда-то мимо соседнего кресла, показывая направление ветра («От солнца», – сказал про себя Гонгора.), окинул его, разглядывая, с ног до головы ничего не выражающим скучающим взглядом и спрятался снова. Сердце медленно бухало где-то на уровне ключиц. Давай, мой хороший. Будет славная охота, сказал он себе. Давай, это первый случай в практике нашей стаи… Вот это стена… Он с запоздалой озабоченностью подумал, разглядывая совсем близко проплывавший мимо скалистый уступ, что камней слишком много и это может быть опасно. Слишком опасно. Щурясь в яростно свистящем воздушном потоке, Гонгора в десятый раз бросил взгляд на левый локоть, где горели красные бусинки высотного цайгера, на лямки парашюта с подвешенным контейнером, на прижимной механизм зажимов давно уже устаревшей системы, проверил, как сидела на бедре тяжелая текстолитовая рукоять ножа, старой реликвии-подарка (рукоять на всякий случай прижата к ножнам мягким кольцом), резко выдохнул и обеими руками выбросил себя за порог, уже задохнувшийся, уже раздавленный, оглушенный ударом о мокрую стену беснующегося воздушного потока.

Он не переставал думать над тем, что чем выше забираешься, тем больше шансов остаться там навсегда. Но человек словно другого не ищет. Рассказывали, наибольший бум заявок на право восхождения на Эверест, весьма дорогостоящих самих по себе (что-то около восьми-девяти грандов), устойчиво приходился как раз на сообщения о гибели на его склонах других альпинистов. Здесь было над чем задуматься, сидя у костра с горячей кружкой в руках.

Но вот вам вересковое поле, то есть взгорье, трагическое соцветие закономерностей, веер разноцветных брызг диких созвучий, случайностей, делающих черный, черно-зелено-голубой антураж еще более черным, зеленым и голубым – теплым… Теплый локоть судьбы.

Сошедшее с нарезки воображение рисовало один сюжет исхода за другим. Оно мало было приспособлено к переходам подобного рода из одной реальности в другую, и теперь рисовало трагедию за трагедией. Предстояло, промахнувшись много дальше и мимо берега, то ли погрузиться в чудовищно глубокие холодные горные воды, утопить парашют и утонуть в конце концов самому, то ли каким-то образом удастся выпутаться, едва не захлебнувшись, в намокшей отяжелевшей одежде из паутины купола, гигантским блеклым мегатойтисом стремительно уходящего ко дну, в полуобморочном состоянии достичь пустынного скалистого берега, по дороге все же очень удачно утопив грузовой контейнер, чтобы после страдать от голода и сильного насморка, одиноко слоняясь меж рыжих космических сосен. Но все равно по-настоящему проголодаться тут не дадут, его будут ждать в высокой траве у озера, кто-то не добрый, раздраженный длительным ожиданием, похожий разом и на пятнистую гиену, и на серебристый одуванчик, и вначале он будет искать сук потяжелее и покрепче, а потом утомительно долго искать подходящее дерево…

Неземной красоты темная глазница крутобокой синей ложбины с чистым тенистым озерком на дне, сдавленная с одного края зубьями дремучих скал, изрезанных глубокими трещинами, с другого зажатая стеной высокоствольных деревьев, была втиснута в скалистую лощину дикой зеленой тучей кедрового нагорья. С высоты птичьего полета все это выглядело нарисованным. Безжизненное чистенькое озерко тихо играло изумрудными бликами, на зеркале воды лежали облака. Красок было слишком много, здесь всего было слишком много, пространства и бездонных пропастей, – неприступное злое ущелье было совсем близко. Неровный излом полупрозрачных пятен далеких горных хребтов ушел за горизонт.