Крис Вормвуд - Автограф на некрологе. Повести и рассказы

***

Новый знакомый измерял Ролана скептическим взглядом тёмных глаз. Этот тип всё время курил трубку, так что казалось, словно без неё он задохнётся, не выдержав воздуха этого мира. Он был одет в чёрный френч с высоким горлом, несмотря на летнюю жару. Он держался слишком важно, несмотря на то, что старше самого Ролана всего лет на пять.

– Вы уверены, что ваша игра меня впечатлит? – тот, что представился Даниэлем, снова выпустил кольцо горьковатого дыма к потолку. – Я слышал в записи.

– Я уверен, что в записи я не так хорошо, как вживую. – Ролан переходил в наступление.

Он снова заиграл, казалось, что струны плавятся от наслаждения в руках музыканта, словно сам воздух рядом с ним поёт и стонет. Мелодия ада звучала, как трель мертвого ангела, взрываясь звуками в пространстве.

– Неплохо, – сказал Даниэль, покачав головой. – Но увы, вы мертвы и посредственны.

– Как ты смеешь так говорить!? – тонкие пальцы музыканта сжались в кулаки. Это был первый, кто позволил себе так отозваться о божественной игре Ролана.

– Вы давно мертвы, мой Ролан, – сказал Даниэль заглядывая ему прямо в глаза. – Разве вы не помните?

Там, где когда-то было сердце, взорвалась острая боль. Эти глаза, напоминали ему хищный взгляд ворона, когда тот, разрывал ему грудь. Не в силах больше терпеть это, Ролан выскочил из комнаты. Он не знал, куда вели его испуганные ноги. Он бежал вверх по ступенькам, пока не оказался на крыше, но и здесь не спрятаться от этих дьявольских глаз. Даниэль возник прямо перед ним.

– Оставь меня в покое! – закричал разгневанный музыкант, разбивая руки в кровь о стену, где секунду назад стоял этот странный человек.

– Скоро я подарю тебе вечный покой, – рассмеялся мучитель, возникая за левым плечом Ролана.

Стая воронов затмила небо, превратив на миг день в ночь. Все они накинулись на тело Ролана. Шум крыльев заглушал его предсмертные крики. Когда вороны взлетели, от него не осталось и следа. А Даниэль лишь рассмеялся, рассыпаясь, превращаясь в стаю чёрных птиц.

– За всё приходится платить! – пели они.

Синее пламя обняло кусочек сахара сплетаясь с ним в экстазе. Вода затушила их пир, растворяя огонь и сладость в горьком зелёном мареве. Запах аниса, словно в лекарстве от боли, он всегда первым делом бьёт в нос, когда в горло врывается изумрудная лава абсента. Одно Максимилиан знал точно – это лучше что когда-либо было у него внутри.

Wormwood – полынь. Дословно «червивое дерево». Странно, почему не «Древо Червей». Это название казалось более романтичным и декадентским. Он представил себе червивое, крошащееся от гнили дерево посреди серого поля, на фоне догорающего алого небо. Это тело, давно покинула жизнь, оставив на радость червям. Но рано или поздно червей становится слишком много, что они уже не способны вместиться в тусклую оболочку одного единственного дерева. Что им остаётся, кроме того, как самим стать древом? Бледные слепые, извивающиеся лентой тела, срастаются воедино, образуя ствол, ветви и листву. Это всё начинает казаться более живым, чем мёртвый иссушенный древесный скелет.

Максимилиан закурил сигарету, прогоняя иссушливую горечь во рту. В последнее время он всегда пил один. В тёмной комнате за плотно задёрнутыми шторами. Они всегда были закрыты, словно зашитые глаза мертвеца, боясь пропустить хоть луч губительного света в пустой дом. Свечи горели слишком ярко от них по комнате распространятся удушливый жар. Максимилиан знал, что ему жарко от света, но он не вампир чтобы видеть в темноте. А вокруг полно книг в которых уже не прочесть ни строчки, глаза разбегаются в едком тумане гашиша.

Свежий ветер прогнал и убил бы всю атмосферу этого места, нарушил бы мнимый покой, добровольного заточения в мёртвых стенах. Это то, что почти неподвластно людям – превращать свой дом в склеп, а себя в мертвеца только ради простого познания смерти при жизни. Когда вкус жизни уходит вместе со страстью к вину и мирским развлечениям, хочется забыться на дне истинной горечи. Он много писал – почти по двадцать страниц машинописного текста в день. Большинство из этого отправлялось на растопку камина. Часть отсылалась в газеты и сборники. Максимилиан сам в глаза не видел собственных изданий, когда другой на его месте был бы готов обвешаться ими, как медалями.

Это последний шаг к нирване – когда уже ничего не надо. Но Макс знал, что ему в этой жизни ещё нужно множество вещей таких, как абсент и гашиш. Это то, без чего угаснет зловещий синеватый огонёк его творчества, то ради чего стоит жить. Его друзья и возлюбленные канули в Лету, пытаясь плыть по совсем иной реке – загнивающему потоку времени. Кто-то перепутался стрихнин с героином, кто револьвер с массажёром для висков. Их тела где-то там в глубине, из них и должно прорасти то самое треклятое Древо Червей, что стало являться в его кошмарах чаще и чаще.

Вот смешливая Элиза, совсем почти ещё ребёнок бежит по поросшему маками полю. Короткое чёрное платьице то и дело задирается обнажая бледные ноги. Её кожа прекрасна, как старый фарфор. – Ты же умерла, моя родная! – кричит ей Максимилиан сквозь завесу тумана.

Она ничего не слышит, продолжая смеяться, приближается к дереву, на котором в такт биению сердца раскачиваются простенькие качели, словно метроном. Она вспархивает на них, будто птица, тряся своими гладкими тёмными волосами. Они такие длинные и на ощупь, как щёлк. Макс помнил это даже сейчас.

– Эй, покачай меня! – кричит она улыбаясь окровавленным ртом.

Максимилиан смотрит на дерево – оно сочится червями. Переводит взгляд на Элизу – её закатившиеся глаза всё так же смеются, зияя белой пустотой. Кожа трескается, как старый пергамент, прекрасный ротик изгибается в улыбке – из него ползут черви. Вскоре они укутывают её тело словно кокон.

Он понял, что заснул прямо в кресле, опьянение часто возвращало его в старые кошмары. Все они одинаково болезненны и кровавы. Кошмары – как незаживающие язвы где-то глубоко в душе. Хотелось встать и рассказать бумаге про ещё один кошмар, но проклятая свинцовая тяжесть абсента – кресло отказывается отпускать тело писателя, словно зазывая досмотреть до конца все кошмары, как череду любимых фильмов. Максимилиан помнил их наизусть.

И снова сумрачный мост, словно сплетённый из множества сухих стеблей. Там внизу, где должна быть вода, лишь клубится густой туман. На мосту стоит Артур, всё ещё хранящий внешность юного романтического героя. На нём белый костюм, и ветер треплет светлые волосы, Максимилиан помнил, что они пахли горной лавандой. Он помнил о нём всё, даже больше, чем Арти хотел бы. На лице улыбка, как застывшая маска. Все мертвецы из его снов улыбаются, как черепа на полке древнего склепа. Кажется, что у них такая природа. Маска смерти – подразумевает улыбку.