Крис Вормвуд - Автограф на некрологе. Повести и рассказы

– Добро пожаловать в мир мёртвых, моя королева! Живым не место на этом пиру.

Он рассмеялся, глядя в потолок, затем взял на руки безжизненное тело и принялся вальсировать с ним по залу. Пустые глаза мертвецов наблюдали за танцем прекрасной пары. Стояла замогильная тишина, и только в голове Маркела звучал самый прекрасный и неповторимый вальс.

Линда жалась к стенам домов в надежде укрыться от дождя. По улице, громыхая железом, проехал экипаж, едва не задев её. Газовые фонари гасли один за другим. Идти было некуда, кроме как растянуться в сточной канаве и молча ожидать свою смерть. Сегодня утром Линду выгнала хозяйка борделя, узнав о её беременности, которую женщина тщательно скрывала целый месяц, но она даже не догадывалась, что живот будет так быстро расти. Он разбухал словно дрожжи в тепле. Сейчас её раздутое чрево выглядело даже больше, чем на последнем сроке беременности. Бывшая звезда борделя «Жемчужина» стала похожа на сосуд с дерьмом.

Нечем было заплатить за ночлег. Сегодня днём на окраине города грабители сняли с неё последние золотые украшения, побрезговав даже телом бывшей проститутки. Проклиная себя, безымянного клиента и личинку во чреве, она молча скиталась по улицам. Дождь усиливался. Пространство словно разрывало белым лезвием грозы. Боль внизу живота становилась просто невыносимой. Она вспыхивала алым цветком внутри, затем отступала, даря небольшую передышку, чтобы снова дать новый залп. Держась за шершавую стену, Линда ступала вперёд, отдыхая между приступами боли.

Когда впереди засияла бездонная чернота, она поняла, что заблудилась. Впереди лишь тупик, как логический конец её жизни. Новый приступ боли свалил женщину с ног. Она опрокинулась на спину. Глаза, уши, нос, рот наполнились гнилой водой из лужи.

Он видел цель и шёл к ней, порождая самого себя, стремясь избавиться от тесной оболочки своего временного пристанища. Этот мир стал слишком тесным для него. Не ведая жалости, он рвал любую преграду на пути к живительному глотку воздуха. Он слишком долго барахтался в этой липкой слизи. Теперь он стал слишком велик для своего мясного дома. Убежище вяло сопротивлялось, затем вовсе испустило дух, став мёртвой тюрьмой порождённому. Последний рывок и вот – вспышка света. Ядовито-лиловый фонарь Редвайн-стрит, улицы греха, стал первым, что он увидел в своей новой земной жизни. Медленно он выползал на холодную и мокрую мостовую, протягивая к неярким лучам свои руки. Глаза заливала липкая чужая кровь и горькая родильная слизь. В лёгкие врывался зловонный воздух города. Даже подумать страшно, что кто-то может наслаждаться этими запахами. Порождённый дышал и не мог надышаться, лёжа среди отходов чужой жизнедеятельности и ошметков тела своей «матери». Именно сейчас он был счастлив, как никогда.

Младенцам требуется около года, чтобы встать на ноги, но у него не было этого времени. К тому же ему повезло родиться взрослым. Медленно поднявшись, он выпрямился в полный рост. Липкие от крови волосы невероятной длинны приставали к телу. Кости проступали сквозь сероватую кожу, позвоночник выпирал словно хребет ящера. Но это тощее тело совсем не выглядело слабым, в нём словно в печи огонь, теплилась сила. Миг собственного величия, час собственного рождения. Как жаль, что некому поздравить.

Простояв с минуту, глядя в мутное небо над городом, он понял, что пора идти. Прикрывшись ошмётками одежды «матери», он вышел из подворотни. Тело требовало энергии. Иногда для этих целей сгодится даже человеческая кровь. Порождённый впитывал её, как младенцы материнское молоко. Он даже не успел подумать, как его острые зубы уже нашли чью-то мягкую шею. Одежда новой жертвы, как раз пришлась впору. Самое время для новой жизни.

Рядом сверкали огни ночного рода, вывески салонов с яркими витражами и призывными надписями.

– Как ваше имя? – спросил швейцар на входе. – Вы есть в списках?

Имя… самое время для имени.

– Впишите моё имя кровью в историю этого мира! – рассмеялся порождённый заходя внутрь. – Налейте мне водки! У меня сегодня день рожденья.

Я всегда любил лишь то, что нереально и эфемерно, отрицая порочность мира живых. Я мечтаю о смерти, брезгуя гниющим смрадом мертвечины, потому что всё, что может доставить мне удовольствие – это моя собственная смерть. Я буду лежать в темноте и тишине. К чёрту родственников и страдающих влюблённых. Я замкнусь на себе, став единым, как знак бесконечность. Я любил себя при жизни, этой неразделённой любовью, что с годами перерастала в ненависть. Я мечтал увидеть себя в гробу, как каждый мечтает узреть своего злейшего врага. Я долго метался, представляя себе свой труп, понимаю, что уже никогда его не увижу.

Выход из положения нашёлся довольно быстро. Я смастерил себе простенький гроб, украсив его живыми цветами. При помощи театрального грима я придал своему лицу бледность трёхдневного покойника. За основу пришлось взять фотографии реальных трупов. Я не испытывал глядя на них никакого волнения. Это ничтожно, по сравнению с тем, что я видел в зеркале. Мазки кисти предавали моему лицу всё большее и большее сходство с идеалом. Этот не тот макияж, что подростки наносят себе вечером накануне дня Всех Святых, чтобы пугать друг друга. Я был настоящим мертвецом, а не липовым зомби из фильмов ужасов.

Облачившись в свой лучший костюм, я лёг в гроб, поставив фотоаппарат на дистанционную съёмку. У меня должны были получиться несколько великолепнейших кадров. Позднее я хлестал из горла ядовитый абсент, сжимая в руках несколько паллароидных снимков с изображением идеального мертвеца – меня самого. В то же время, я воспринимал покойника, как некий отстраненный субъект. Его идеальное бледное лицо расплывалось в лёгкой саркастической улыбке, что так присуща всем, перешагнувшим барьер. Светлые волосы струились волной, запутавшись в цветах, они походили на скопление змей. Глаза в ореоле тёмных синяков, были скрыты под длинными ресницами, потому что зрачки несомненно выдали бы во мне живого.

На этих фото я казался себе прекраснее чем невеста, идущая к алтарю. Эта мёртвая свежесть завораживала. Я чувствовал возбуждение, представляя, что касаюсь этих бледных рук. Крылья фантазии несли меня дальше в глубь страны смертельных иллюзий. И вот, я уже представлял, что снимаю с собственного трупа рубашку, обнажая смертельную рану и шрамы от вскрытия. Я касаюсь губами грубых нитей, вдыхая запах формалина с лёгким душком разложения. Я понимал, что это постыдно и чувствовал, что краснею под гримом, когда поддался на позывы собственного тела и отдался ласкам собственных рук, представляя, что люблю себя самого, лёжа в это самом гробу.