Крис Вормвуд - Автограф на некрологе. Повести и рассказы

Мари хотела, чтобы я предался плотским удовольствиям с ней сейчас, но у меня откровенно не было настроения. Я пытался найти свой новый источник вдохновения, он должен быть сильнее всех предыдущих, сильнее прелюбодеяния или дурмана. В моей голове начинал зарождаться план, сначала робко и несмело, затем вполне серьёзно. Поначалу я сам испугался, но зелёная кровь трав придала мне решимости. Я привлёк к себе Мари и поцеловал её ярко-алые губы. Она отвечала на ласки с полной покорностью. Краем глаза я увидел, забытый на столике револьвер. Я часто играл с ним в русскую рулетку, но всё время выигрывал.

Я отстранился от неё, схватил пистолет и выстрелил. Она вскрикнула и рухнула на пол. Пуля оставила аккуратное отверстие под левой грудью. Затем на белом платье алым цветком начала проступать кровь. Крови было много. Она окрашивала одежду мой прекрасной Мари в цвет маковых лепестков. Её глаза были открыты, в них читалось не то удивление, не то испуг – мёртвые бело-карие бусины. Я созерцал кровь на обоях и распростертое тело, и внутри меня цветами зла расцветало вдохновение. Я писал стихи, я израсходовал всю бумагу в доме, чтобы воспеть эту чудовищную красоту смерти и тоску по ушедшей подруге.

А потом я отнёс её туда – на своё фамильное кладбище, я закопал её в стороне от величественных надгробий моего рода. Я не оставил никакого ориентира, но я всегда буду помнить место, где отныне нашла свой покой моя бедная Мари. И я знал, что отныне тоска моя не пройдёт, что она будет вечно жить в моём разбитом сердце. И я буду вечно славить красоту мёртвой девы и приносить на её могилу ярко-алые маки: именно этот цветок она напомнила мне в миг своей трагической кончины. Если бы я мог перевести время назад, как старые часы, то я всё равно не передумал бы и не оставил её в живых: она дала мне самое главное – мою больную утраченную любовь и новую силу для вдохновения. Ведь проще любить мёртвых.

Запах гашиша не столь изыскан, как аромат опиума, но есть в нём особый травяной задор, который не присущ загадочному маку. Лёгкий голубоватый дымок поднимался к потолку, растворяясь в пёстрых драпировках. Пламя свечей отражалось на поверхности бокалов из фальшивого серебра. Стол украшен мёртвыми цветами, что ещё источают свой тот самый сладковато-гнилостный аромат, сливаясь с запахом испорченных яблок, которыми доверху набиты вазы. Кувшины с вином, но, увы, это не ароматная кровь винограда, а подкрашенная вода. Изысканные блюда куплены на рынке в трущобах. «Это когда-то был рябчик», – уверяла больная сифилисом торговка. Маркелу было всё равно, он сам даже не притронется к этому пиру.

В воздухе витал ещё один аромат, какой-то неразборчиво химический, который изо всех сил пытались заглушить благовония и свечи.

Сегодня он король на своём маленьком пиру в свою честь. Королю наплевать, что дворец его – просто старый дом на болотах. Но когда-то, около века назад, это был прекрасный княжеский особняк. За какие-то пару часов Маркелу удалось сделать эти развалины похожими на самый настоящий дворец, изнутри конечно. Запах сырости почти не различался в этом скоплении ароматов. Многие из которых обычные люди назвали бы вонью, но Маркелу одинаково ласкали ноздри запахи цветов и лёгкий душок гниения. Это выглядело воистину прекрасно. Сегодня в его доме впервые за все эти годы столько гостей. И все они выглядят как лорды и леди. Гости за столом были погружены в ледяное молчание, не притрагиваясь к еде. Всё застыло до прибытия главной гостьи. Казалось, что время остановилось.

Она вошла, тихо ступая по изъеденным молью коврам. Господи, и с чего этот чудак решил закатить в честь уличной девки ужин? Может быть, ему до такой степени скучно и одиноко? Или он воспылал к несчастной голубоглазой Дженнет любовью? Непохоже. Она была молода, но уже слишком цинична, как все девушки её профессии. В голове возникало неясное беспокойство, некоторые зовут это интуицией.

Маркел коснулся её руки, облачённой в белую перчатку. Весь этот наряд он сегодня подарил ей. Платье было столь старомодно, что казалось чем-то новым и изысканным, если бы не запах нафталина, который Дженни так упорно пыталась перебить яблочными духами.

Двери отворились с лёгким взмахом руки. В нос ударила волна запахов. Они приятные, но что-то в них не то, словно испорченные персики долго пролежали на одной миске с рыбой. Дженни глубоко вздохнула, стараясь не подавать виду. За длинным столом в два ряда сидели люди. Лишь два места пустовали – для него и её.

– Хочу представить вам свою королеву, Дженнет! – сказал он громко, так что эхо отозвалось где-то под сводами зала, но никто не ответил. Ни аплодисментов, ни звука. Девушке показалось это странным, но она снова промолчала.

– Присаживайтесь, моя леди, – Маркел отодвинул обитый красным бархатом стул.

Она села во главе стола, он оказался рядом с ней. Как новобрачные.

Дженни взглянула на одну даму, сидящую поблизости. Витые локоны цвета тёмной меди спадали на её лицо, полностью скрывая глаза. Руки, затянутые в шёлк перчаток, смирно лежали на столе. Дженни ещё долго разглядывала её, подсознание уже успело прийти к окончательному выводу, но разум отказывался в это верить. Она перевела взгляд, сталкиваясь с остекленевшими глазами женщины по другую сторону стола. В её волосах ещё зияла запёкшаяся кровь.

– Нет! – закричала Дженни, но крик завяз в горле раскалённой смолой.

Она закашлялась. Маркел дотронулся до плеча девушки.

– На лучше, выпей вина и всё пройдёт, – спокойно ответил он. Дженни глухо заскулила, хотелось бежать из этого места, но страх прочно сковал её. Мертвецы смотрели на неё, и чем дальше находились они, тем сильнее разложение тронуло их лица. Казалось, что они живые и жаждут её плоти, но трупы чинно сидели на своих местах.

– Нет. Я хочу уйти отсюда, – закричала она, растирая косметику по лицу.

Маркел насильно влил в неё эту отвратительную солоноватую жидкость. Это же кровь! Не может быть! Дженни стошнило прямо на белую скатерть. Она забилась в истерике, не в силах сделать что-нибудь. Тело её отдалось страху с немой покорностью, с которой она ложилась в постель с мужчинами.

– Я умру! Я умру! – шептала она, содрогаясь в конвульсиях истерики.

А он просто смотрел на неё, наслаждаясь страхом. Уличная девка – королева его бала и главное блюдо его стола. Конечно же, он не собирался её есть, он во всём был эстетом, но для убийства предпочитал свой проверенный инструмент. Как музыкант верен своей скрипке, Маркел оставался предан своему молотку. Он занёс орудие над головой жертвы, позволив себе напоследок полюбоваться блеском звериного ужаса в этих глазах. Потом молоток обрушился на голову Дженнет, прервав её мучения. Она развалилась на стуле, запрокинув голову, заливая кровью ковёр.