Ингер Фриманссон - Доброй ночи, любовь моя

Со временем они сдались.

Ее ремнями привязали к носилкам, и двое санитаров выкатили ее на улицу, она впервые за долгое время ощутила свежий воздух, вот тогда-то по-настоящему и поняла, что жизнь закончилась. Когда машина «скорой помощи» развернулась и поехала, она краем глаза увидела очертания огромного здания больницы и вспомнила вой сирен.

В доме для престарелых никакой спешки не было.

Иногда по ночам она чувствовала некое присутствие. Будто к ней вернулся Свен. Он был сильный и молодой, как когда-то, в самом начале. Она хотела натянуть на голову одеяло, чтобы он не видел ее такой, состарившейся и униженной. Уходи, хотела она крикнуть ему. Уходи к своей француженке.

Та женщина умерла в самом расцвете. Ее он выбрал, она подарила ему ребенка. Флора всегда была всего лишь суррогатом, как бы он ни отрицал это.

Если бы он согласился продать дом, это стало бы высшим доказательством, что он действительно думает то, что говорит. Что хочет начать новую жизнь. Но он отказался продавать дом. Она на многое могла его подтолкнуть, но только не на это, дом был для него святыней, его выбрала жена-француженка и высадила здесь свой сорняк в виде ребенка, как постоянное напоминание о себе.

Ее собственная почва была бесплодной.

Вот снова утро. Из коридоров доносились шаги, стук каблуков, хлынул свет, раздвинулись гардины. Она посмотрела на окно, черное и блестящее, фонари еще горят.

Какие-то из белых брюк задребезжали:

– Доброе утро, Флора. Хорошо спалось?

Кто тебе дал право называть меня по имени?

Одеяло стянуто, чужие руки на бедрах, вокруг таза, это она еще могла – выпустить из себя жидкость.

Ей удалось не видеть своих обвисших ляжек. И этой поседевшей черноты.

Белые брюки напевали, совсем девчонка с желтыми кудряшками.

– Вот наконец и зима к нам пришла, Флора. Здорово как! Ночью столько снега нападало. И холодно, почти одиннадцать градусов. Меня мой парень на работу подвез. Мы еле-еле на холм въехали. Конечно, у него же летняя резина стоит. Довольно изношенная.

Да. Снег. Доносящееся с улицы глухое царапанье снегоочистителей, слышное с самого утра.

– Скоро я приду и вымою тебя, а потом мы вкусно позавтракаем, правда?

Наивный оптимизм этой женщины как птичье чириканье. Как будто хоть что-то может быть вкусным в ее положении.

Снег... Шел снег, когда он впервые привел ее в дом. Она заскользила по склону и чуть не упала. Он ухватил ее за рукав пальто, но не сильно, не так, как будто хотел ею владеть.

В доме была какая-то женщина. Прислуга. Она приготовила ужин и накрыла в комнате, которую Флора потом превратила в голубую гостиную. От входных дверей и от двери в подвал тянуло сквозняком. Что-то не в порядке с отопительным котлом, хотя он совсем новый. Свен был так трогательно непрактичен.

У Флоры мерзли ноги, потому что она не захватила с собой туфли, чтобы переобуться. Свен принес пару своих толстых носков, они были ей сильно велики, и ноги все равно мерзли, пока она не выпила бокал вина. Тогда она согрелась, сделалась смешливой.

Служанка привела девочку. Она была похожа на отца, светлая кожа, подбородок как у него.

– Вот моя дочь Жюстина.

Свен притянул девочку к себе, подхватил. Она крепко обняла его за шею и отказывалась замечать протянутую Флорину руку. Флоре пришлось опустить руку, она почувствовала себя униженной.

Они поужинали и перебрались за маленький столик, чтобы выпить кофе. Ребенок все цеплялся за Свена, так ни разу и не подняв глаза. Наконец Свен унес девочку из комнаты.

– Извини ее, – сказал он, вернувшись. – Ты ведь знаешь, что произошло. А она в таком чувствительном возрасте.

Несколько недель спустя Флора пригласила его к себе. Она сравнительно недавно переехала в двухкомнатную квартиру в районе Оденплан, рядом с церковью Густава Вазы, окнами во двор. В тот день она поехала домой сразу после обеда. Она до сих пор помнит, чем тогда угощала. Запеченная вырезка с жаренными в масле лисичками, а на десерт свежая клубника. Родители помогли ей раздобыть и клубнику, и лисички. Ужин произвел на Свена большое впечатление.

Этим вечером они впервые переспали. Он так долго был один, поэтому почти сразу кончил. Они лежали в кровати, она гладила его тощие ягодицы и чувствовала, как в ней закипает нежность.

– Свен, – прошептала она.

Да, она прошептала его имя, и он больше не был ее начальником, а просто мужчиной, который был в ней, она ухватила его пальцы и потянула их к себе, в низ живота. Он сглотнул, снова возбудился, тогда она легла на него и сама направила его в себя, ничего подобного она прежде ни с кем не делала.

Она ему нравилась. Да, он ее почти любил. Вечер за вечером он возвращался. Она лежала в его объятиях и рассказывала ему о Хэссельбю и о себе.

– У тебя красивое имя, – сказал он. – Оно такое... цветочное.

– Не зря же я дочь садовника.

Он засмеялся и провел вокруг ее пупка языком, так что ей стало щекотно. Она повернулась, ее губы оказались вровень с его коленями.

Оттуда, снизу, она продолжала:

– Мои родители тридцать лет держали сад. Они получили дело от моего дедушки. Они мечтали, что дело останется в семье, но... Ах, этого не будет. Нас четверо сестер, и у всех имена связаны с садом, но толку от этого мало, никто из нас не хочет ничего выращивать. Я младшая, Роза старшая, за ней идут Виола и Резеда.

– Резеда?

– Да. Ее так зовут.

– А если бы мальчики родились, что тогда?

– Тогда бы мы с тобой здесь не лежали.

Она скользнула вверх к нему и провела пальцем вдоль кромки волос надо лбом. Очки лежали на столе, брови у него были светлые, почти невидимые.

– Я хотел сказать, как бы их тогда назвали?

– Я понимаю. Корень и Ствол, может быть? Боже мой, корень и ствол... Хотя папа с мамой вообще-то хотели мальчиков. Никто из нас, девочек, не намерен взваливать на себя сад. Он нам надоел.

– Родители часто просили вас помочь в детстве?

– Просили, скажешь тоже. Нас заставляли.

Отец бил их прутьями для подпорки цветов, если они не слушались. Флору он никогда не бил, но часто набрасывался на Розу, старшую сестру. Она должна была бы соображать. У Розы не хватало терпения. Она ненавидела загрубевшие потрескавшиеся пальцы, землю с ее запахом. Обычно она удирала от садовых работ и бежала на берег – купаться. А ведь могла бы догадаться, что ее ожидало дома. Она словно забывала об этом каждый раз.

Флора еще помнила ее плач, когда отец тащил ее в сарай с инструментами. Потом вся спина у Розы была распухшая и исполосованная. Сестры обмахивали ее листьями ревеня и промывали водой.

Все ее сестры хорошо устроились. Роза вышла замуж за владельца судоверфи и переехала в Гетеборг. Виола работает в магазине НК, а Резеда – завуч в школе для девочек.