Ингер Фриманссон - Доброй ночи, любовь моя

А когда родителям Свена перевалило за семьдесят, они и вовсе потеряли интерес к концерну «Санди». Полностью передали бизнес сыну. Теперь это была только его головная боль – предприятие и заботы о том, чтобы оно приносило доход. А как он будет это делать, их не касалось.

Умерли они почти одновременно. Первым – свекор. Когда это случилось, старики путешествовали по Италии. Домой свекра доставили живым, но через несколько дней он скончался в палате Каролинской больницы.

Флора помнила тот день в деталях, помнила, как Свен ответил на телефонный звонок, как он окаменел. Повесив трубку, он повернулся к ней и сказал абсолютно спокойно:

– Ему недолго осталось, нужно ехать.

Мать ждала его в вестибюле, одетая в светло-голубую блузку без рукавов, оставлявшую открытыми руки с дряблой кожей. Она стояла возле дверей и курила. В палату она вошла первой, говорить она почти не могла, голос у нее сел, словно ей подрезали связки.

Флора никогда не видела, как человек умирает, хотя одно лето подрабатывала в психиатрической больнице. Женщины там были крепкие и злобные, случалось иногда, что Флора желала им смерти. Они насмехались над ней, обзывали шлюхой. Это были особые женщины, они не понимали, что несут, они были больные, мозги набекрень. Только осознание это не шибко ей помогало. Как бы она себя ни уговаривала, каждое утро, шагая к больничным корпусам, она ощущала, как ее корежит от отвращения.

Уже с порога она уловила тот особый запах, предвещающий, что жизнь человека на исходе. Она сразу поняла это. Флора не смогла бы описать запах, но он пропитывал там все.

Старик лежал на спине, весь в трубках, которые тянулись к аппаратам. Крючковатый нос торчал на опавшем лице. Он на несколько секунд приподнял веки, но их он не видел, взгляд его был устремлен в потолок. Руки двигались, будто хотели ухватиться за что-то, зацепиться за то, что удержало бы его в жизни.

Свекровь не выдержала.

– Ивар! – закричала она. – Мать твою, ты не смеешь меня оставить, я тебе запрещаю...

Тело на кровати задергалось, нижняя челюсть отвисла. Свекровь принялась тянуть за простыню, привалилась к спинке кровати, завыла.

Не слишком достойное поведение. Медсестрам пришлось вдвоем выводить ее из палаты, там они вкололи ей успокоительное. А муж ее лежал мертвый и одинокий.

– Мы приведем его в порядок, свечи зажжем, – сказала одна из медсестер. – Выйдите и немного подождите. Займитесь его женой.

Свен был заметно взволнован.

– Нет, не надо никаких свечей, мы уже... попрощались...

Ему хотелось как можно скорее уйти.

Через неделю настал черед свекрови. В те дни по стране гуляла эпидемия какой-то особо тяжелой формы гриппа. От него она и свалилась, и болезнь, помноженная на горе и шок, с легкостью одолела стариковский иммунитет.

Двойные похороны стали настоящей оргией музыки и роз. Так решили оба старика, так было написано в их завещании. Они словно знали, что умрут в одно время.

После них осталось много разной недвижимости, которую Свен немедленно распорядился продать. И квартиру на проспекте Карлавеген, и виллу на солнечном испанском побережье, и небольшой домик в горах на севере Швеции. А еще желтый дом с верандой и беседкой на одном из островов Стокгольмского архипелага.

Флора со Свеном пару раз бывали в доме на острове. И все дни, что они провели на острове, ее переполняла непонятная радость, поэтому Флора попросила Свена не продавать этот дом. Ее одолело желание сделать дом по-настоящему своим, захотелось придать ему что-то свое, очень личное. Как выяснилось, Свен был солидарен с ней в этом желании. И несколько светлых, теплых недель они обсуждали переделки в доме, строили планы, фантазировали.

Они завезли на остров целую гору стройматериалов, которые могли понадобиться. Доски, шпаклевку, скребки и краску. Один из постоянно живущих на острове мужчин обещался помочь. От Свена на стройке толку было мало.

В палате сгустились февральские сумерки. Запахло жарившейся рыбой. В коридоре что-то гремело, близилось время ужина.

– Чем же нас сегодня накормят? – проворчала Мэрта Бенгтсон. Для Флориной соседки ужин был главным событием дня. Аппетитом она обладала просто ненасытным. Было в ней что-то, напоминавшее Флоре свекровь.

Соседка сидела в своем кресле-каталке, подвязавшись салфеткой, и пыталась пальцами запихнуть в себя еду. Руки тряслись и прыгали. Ела она звучно. Чавкала, чмокала, с подбородка текло.

Одна из белобрючниц пододвинула стул к Флориной кровати и принялась ее кормить. Она торопилась, это ясно было по тому, как она пропихивала ложку между губами Флоры и стряхивала в рот картофельное пюре. Совсем еще молоденькая девчонка, а была ли она, Флора, такой же молодой? Ноздрю девушки украшало колечко, а по руке, пониже локтя, непонятным зверем ползла татуировка.

Она непрерывно что-то говорила, словно прочла в методичке, что с пациентами надо обращаться по-дружески, как с равными, что надо разговаривать с ними, а не о них.

Мэрта Бенгтсон попыталась ответить, но есть и говорить одновременно было нелегко. Пища то и дело попадала ей не в то горло, и белобрючнице приходилось подскакивать к ней и колотить ее по спине.

– Сегодня ведь суббота, – задыхаясь, проговорила Мэрта, не переставая жевать. – Уж не собирается ли сестричка повеселиться?

Эта белобрючница не была медсестрой. Кто угодно мог догадаться, что девушка – обычная санитарка и образованием похвастать вряд ли может.

Она прыснула:

– Повеселиться? Да, можно и так сказать.

– Может, у сестрички сердечный дружок какой есть?

– Сердечный дружок? Какой еще сердечный дружок?

Мэрта зашлась в очередном приступе кашля. Флора с отвращением отвернула голову. Она посмотрела в потолок, в эту слепящую белизну.

На острове Флора догадалась, что с Жюстиной что-то не так. Началось еще в дороге. Жюстине не сиделось в каюте, она то и дело выскакивала на палубу, перевешивалась через поручни, и от брызг одежда у нее была вся мокрая. Дул ветер, по волнам бежали белые барашки.

Флора посмотрела на Свена.

– У нее просто морская болезнь, – сказал он с раздражением. – Она никогда не переносила моря.

Дом ждал их. День выдался прохладный и облачный, в воздухе разливалось предвкушение дождя. Во дворе штабелями лежали доски, укрытые брезентом, на котором застыли лужицы.

Свен достал ключ.

– Что ж, девочки, – сказал он нарочито бодрым голосом, – вот мы и в нашем летнем раю.

Жюстине позволили выбрать себе комнату. Ей понравилась комната окнами на восток, узкая и не очень большая, с высоким потолком. Свекровь называла ее «письменной комнатой». Она переписывалась с друзьями из самых разных частей света, но у нее почему-то никогда не хватало терпения задержаться на острове подольше, чтобы написать хоть одно письмо.