Крис Хаслэм - Двенадцать шагов фанданго

В выражении ее лица было что-то знакомое. Уверенный в том, что она в умственном отношении превосходит меня, я принялся искать выход с улицы. Моя голова и щетина покрылись жалящим нервным потом, в то время как тело руководствовалось сигналами, которые мозгу еще предстояло осмыслить. Ощущение неясной угрозы охватило меня, и, когда я шагнул в образовавшийся проход, во время секундного просвета в толпе показались два хмурых лица с глазами, бегающими, как клинки сабель. Они находились теперь в десяти метрах, лавировали в моем направлении, пробивались с извинениями сквозь нетрезвую толпу.

Внезапно я вспомнил, где видел эти лица, застывшие при ярком свете съемки в будке срочной фотографии и наклеенные в паспорта, которые Хенрик похитил из машины в рыбном ресторане у пляжа. Какая-то Сара и какой-то Мерфи — боже мой, сколько времени эти люди остаются не у дел? К этому времени они должны были находиться на работе, ожидая поступления почтовых карточек с уведомлением о найденной пропаже и не утруждая себя жалобами на отпуск, так как это никого не интересовало. Я видел их где-то еще, совсем недавно, лицом к лицу, но где это было, не мог вспомнить. Что они здесь делают и почему преследуют меня? Ведь не могло быть так, что они узнали о том, что я владею их паспортами. Это невозможно. Хенрик был горячим андалузцем, и, хотя это обстоятельство предполагало некоторую неустойчивость психики, все же оно служило гарантией того, что он будет нем как рыба на допросах. Сейчас, однако, времени для выяснения этого не было. Они увидели меня, они хотели со мной встретиться, и этого было достаточно.

Я нырнул в ближайшую боковую улочку и принялся бежать, мои плечи ежились в тревожном ожидании руки, которая схватит меня за воротник. Резкий поворот увлек меня вниз по переулку, напоминающему ущелье. В нем с каждого высокого балкона и подоконника, украшенного фестонами с геранями, текла поливочная вода. Итоги вчерашней лотереи мелькали на голубых экранах за каждым открытым окном, мимо которого я пробегал, азартное ожидание и аплодисменты прерывались лишь стенами между домами. Комнатные болонки яростно лаяли за обитыми дубовыми дверями, реагируя на мой бег, а сморщенный старик в кепке и шерстяной кофте на пуговицах проворчал вежливое, но настороженное приветствие. Это был долгий путь возвращения к машине, но он был более занимательным, чем прямой путь. Снова повернув влево, я заметил, что продолжаю курить, а когда пытался преодолеть лестничный проход, мне пришло в голову, что человек, бегущий с горящей сигаретой, воистину совершает полет. Наконец, задыхаясь, неуверенный, что убежал от преследователей, я вынырнул на многолюдной улице, где оставил «тойоту».

Положение машины, стоявшей рядом с самым посещаемым хиппи баром, сделало ее естественным объектом, на который старались облокотиться различные черноволосые клиенты заведения. Но это была самая малая из моих проблем. Я нащупал в кармане ключи и обошел бочком площадь под высокой церковью, проклиная свое невезение и сожалея о невозможности выпить. У меня расходились нервы, как волны в штормовую погоду, пара стаканчиков чего-нибудь крепкого успокоила бы их и дала мне возможность сосредоточиться на оценке будущих испытаний. У подножия церковной лестницы я сделал передышку, борясь с соблазном повернуться и сходить в ближайший бар. Разве один-два быстрых глотка принесли бы мне вред? Я бросил взгляд на «тойоту»: она находилась на дистанции плевка, может, мне никогда не придется настолько приблизиться к ней, если поверну в сторону? Увы, выпивка — великолепная штука, но стоила ли она возможной потери машины? Я отринул колебания, выпрямился и пошел к машине. Выпить я могу где угодно в любое время, разве что не в тюрьме, решил я, когда один из парней, облокотившихся на «Старлет», отжался от машины и надел на коротко стриженную голову островерхую кепку в клеточку. В то же время его приятель вышел из окружения девчонок, улыбаясь белозубой улыбкой из-под пышных усов. Два копа — из местной полиции — стояли впереди меня, а два туриста подходили сзади, как пара терминаторов. Паника чуть не парализовала мою волю, но мозг работал на опережение, двигал мои ноги вверх по ступенькам лестницы справа. Единственной дверью была дверь в церковь, и мои трясущиеся руки потянулись невольно к ее большому металлическому кольцу. Когда я снова задышал, вдохнул благоухание ладана и сальных свечей католической церкви.

Свет сотни свечей отражался в золотых украшениях, обрамляющих сводчатое помещение. Святые и херувимы смотрели на меня с глубочайшим недоверием, когда я переводил взгляд с одного из них на другого с раскрытым от удивления ртом. За все время пребывания в Испании я никогда не переступал порог церкви, ее роскошь потрясла меня. То, что в сердце горного городка могло существовать нечто столь богатое и замысловатое, казалось невероятным, как находка сундука с сокровищем под навесом. Огромные белые колонны, подобно стволам пробковых дубов, очищенных от веток, возвышались до небес, поддерживая свод, разрисованный золотыми звездами, среди которых летали светловолосые ангелы. Я проглотил слюну и прошел по центральному нефу, пытаясь укрыться в тени бокового нефа. Нужно было найти другой выход, заднюю дверь, которая позволила бы мне подойти к машине под другим углом. Я нашептывал свои мысли, осматривая церковь по периметру и с благоговейным страхом поражаясь иконописной красоте храма. Вот как, оказывается, должны выглядеть церкви. Простые, одноцветные приходские церкви, сохранившиеся у меня в памяти с давних времен, обладали определенной ностальгической красотой, но именно это место могло сделать из меня христианина, думал я, поглаживая руками рельеф кресла, вырезанного в виде ставшего на колени ангела. Оно должно было стоить пять сотен фунтов стерлингов в любой валюте.

Возможно, роковым стечением обстоятельств я должен был очутиться в этом благоухающем храме раскаяния и рефлексии. Как большинство трусов, я исповедовал неверие в стройные религиозные учения, мысля существование Бога лишь для себя. Я думал, что религия была наследием древней чепухи, но на людях всегда старался казаться набожным. Я был похож на халявщика, пользующегося плодами труда Творца, но отвергающего его организацию. Хотел быть гостем везде, но не желал платить. К несчастью, крылатые херувимы, осмотрев меня с головы до ног, дали понять, что я не должен был входить в храм одетым таким образом, во власянице и разбитых ботинках, которые не гарантировали своего дальнейшего существования. Я не спорил. Я был тем же, что моя одежда, а гордыня и высокомерие, происходившие от бедности духа, не позволяли мне просить о милости.