Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Пусть ищет, – дипломатично посоветовал Крачков.

– Где?! – взревела старуха совсем по-мужски. – Где это место, скажите мне? Под каким фонарем? В каком сундуке? Где может найти такие деньги простой школьный учитель? Или даже я – доктор геолого-минералогических наук?

Крачков равнодушно пожал плечами.

– Пусть ищет, где ему хочется. У нас теперь свобода. Никто ему не будет мешать.

Салье сникла, некоторое время оторопело смотрела на начмеда, на его щеки нежно-ветчинного оттенка, и заговорила – тихо и робко, словно решилась в первый раз в жизни просить милостыню:

– Но ведь существует страховка… У меня их даже две. Это такие огромные деньги! Все граждане России застрахованы, все предприятия платят огромные взносы на обязательное медицинское страхование, а на больных, при любом, самом затратном, раскладе уходит всегда три-четыре процента от всех сборов, не больше! Остальное – в карман страховщикам. Я специально интересовалась и все подсчитала. Почему я не могу лечиться у вас по страховому полису – даже по двум полисам сразу? Ведь это еще больше! Это очень большие средства! Вот!..

Она тыкала в нос Крачкову две бумажки с водяными знаками – желтую и синюю. Он осторожно, но решительно обе бумажки от носа отвел и сообщил с подчеркнутым пренебрежением:

– Страховых денег, госпожа Салье, по вашим двум полисам не хватит даже на зарплату нашей уборщицы.

Старуха отшатнулась, как от удара, и глухо замычала:

– Ну почему-у-у? По-че-му-у-у? – слезы хлынули ручьем и закапали на ковер. – Ведь у них, у страховщиков, такие огромные деньги!..

Крачков стал терять терпение.

– Да потому, дорогая моя, – хамски-игривым тоном ответил он, – что на таких клиентов, как вы, у страхователей денег никогда не хватает! Вы для них нерентабельный субъект.

– Ну что же это за государство? – еле слышно простонала старуха. – Теперь идти и помирать? Всё?

Крачков очень удивился.

– Государство? Это вы меня спрашиваете? Не я строил это государство. Вы строили. Со своими коллегами. Помнится, вы очень жарко требовали именно платной медицины. Вот и сбылись ваши мечты.

Салье встала, отшвырнула кресло в сторону и ушла, громко стуча пятками.

Крачков перевел дух.

– Видал? – спросил он. – Как они мне надоели! Представить себе не можешь, Дмитрий Евграфович!

– Ну почему же, – возразил Мышкин. – Представить я могу. Что же ей, в самом деле… Откуда взять?

– Найдет! – весело заверил Крачков. – Знаю, что говорю. У нее трехкомнатная на Васильевском острове, на берегу залива – красота! Воздух, солнце, шум волны… Миллиончиков на пять потянет. Я бы сам у нее купил. Для дочки, без посредников, – он задумался на несколько секунд. – Да! Так и надо сделать. Очень хорошая идея.

– Там, наверное, дороже, – усомнился Мышкин. – Там очень дорогое жилье. Трехкомнатная да у залива – восемь лимонов, не меньше.

– Отсталый ты человек, Дмитрий Евграфович! Восемь было вчера! А сегодня там строят порт, пассажирский, никому не нужный: рядом один уже есть. Теперь собираются превратить его в грузовой. Вместо морского фасада будет обычная промзона. И никаких просторов Финского залива, потому что его уже до половины засыпали. Так что цены уже сейчас упали. Но все равно дорого.

– Продаст квартиру, а потом ей куда? – спросил Мышкин.

– А зачем ей квартира на том свете? – резонно возразил Крачков.

«Значит, продала. И без толку, – подумал Мышкин. – Интересно, кто купил? Крачков ни за что не признается. Так ведь и обвинить его можно… в вымогаловке, например».

Он бегло перелистал историю еще раз и отложил.

– Ладно, – сказал он, обращаясь то ли к Большой Берте, то ли к самому себе. – Не вскрывать – нам же лучше, меньше работы. Только в башку я ей все же загляну.

Ему нужны были срезы головного мозга для докторской диссертации.

– Успеете, пока никого? – огляделась по сторонам Клементьева.

– А долго ли нам умеючи! – бодро заявил Мышкин.

– Так ведь все равно получится вскрытие.

– Все равно, но не совсем! – отрезал Дмитрий Евграфович. – Нужны мне срезы? Или ждать эпидемии флорентийской чумы? Так никогда докторскую не закончу. Все-то дела на пару минут!

Сделав круговой надрез на голове покойницы, Мышкин ловко завернул скальп в сторону. Потом провел электрофрезой вокруг верхней части черепа и снял аккуратную круглую крышку теменной кости.

– Вот она, родимая! – пробормотал он, сразу увидев опухоль, похожую на сливу – продолговатую и необычного темно-фиолетового цвета. – Что-то новенькое! Вот видишь? – обратился он к Большой Берте. – Тут, может, научный клад, золотые россыпи, Клондайк, а ты – «вскрытие, да чтоб никто не видел»…

Мышкин отхватил скальпелем кусок опухоли головного мозга бывшей бабушки русской демократии, на микротоме быстро сделал пять тончайших прозрачных срезов. Положил каждый срез на чистый прямоугольник предметного стекла, плотно прикрыл другим стеклом – препарат готов. Можно под микроскоп. Остаток опухоли швырнул в помойное ведро под столом.

– Приведи нашу любимую старушку в порядок, Танюша, все-таки она только что внесла свой вклад в развитие медицины, – ласково приказал он. – Ты это умеешь. Чтоб никто не заметил и ей обидно не было.

Клементьева аккуратно положила круглую крышку на место, накрыла скальпом и быстро крошечными стежками пришила. Накрыла шов седыми волосами покойницы, привела их в легкий естественный беспорядок и отступила на шаг, оценивая работу. Получилось: никаких следов.

Вошел Литвак.

– Шеф, – загудел он. – Превентивно докладываю: уже половина третьего… – и остановился, увидел в руках Большой Берты иглодержатель. – Вышивала? – подозрительно спросил он.

Клементьева покраснела. Но отвечать не понадобилось, потому что снова загремела входная дверь.

На пороге стоял пивной бочонок лет тридцати на кривых ногах и в замызганном, когда-то белом, халате. К верхней крышке бочонка была пришлепнута круглая, совершенно лысая голова. Прямо из ноздрей головы росли усы в коричневых пятнах от никотина.

– Эй, людоеды-потрошители, понимаешь! – заорал бочонок. – Большой привет, да?

Это явился санитар Бабкин с командой за очередным невостребованным или безымянным трупом для отправки на спецкладбище, где бульдозером их закапывали в братскую могилу. Памятником ставили простой деревянный столб с номерами покойников.

– Еще раз ударишь ногой в дверь, – холодно ответил Мышкин, – ею же и получишь по башке.

– Да брось, Полиграфыч! – Бабкин показал крупные желтоватые зубы. На правом верхнем резце он носил золотую фиксу, которую вывез из Адыгеи, где он родился от черкешенки и русского и прожил балбесом до тридцати лет, даже среднюю школу не закончил. Ассимилировался в Питере Бабкин быстро, только от северокавказского акцента до конца не избавился. – Боишься, постояльцев твоих разбужу, да?