Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Я заберу тебя. Советую не забывать, что я гусар-одиночка с мотором и поэтому не упускай момента эксплуатировать меня самым безбожным образом.

– Безбожным не хочу! – засмеялась Марина. – Но у меня есть своя.

– Какая? Ровер? Ягуар?

– Обычная корейская мыльница, нексия. Иногда Литвак на ней ездит. Если мне не надо.

– Не знал, что у Литвака есть права.

– У него нет прав. Да он и пьян почти все время. Нанимает водителя. Получается дешевле такси.

– Не жалко?

– Нисколько. Нам на свадьбу подарили. Оформлена на меня, но не могу же я запретить ему. Да и берет он ее очень редко. Он пришлет ее с сюда кем-нибудь. Так уже бывало. Зайдем к настоятелю попрощаться?

– Конечно!

На стук в дверь они услышали:

– Аминь!

Келья владыки Назария оказалась чуть больше монашеской – за счет второй, смежной комнаты. Увидев Мышкина, он встал, положил мягкую легкую руку ему на голову, благословляя, а Марину поцеловал в лоб. И подмигнул в сторону самовара на столе.

– Заждался вас.

В соседней комнате говорила Анна Васильевна:

– Сережа, я прекрасно понимаю, что сан твой требует уважения, невзирая на личность. Но именно потому, что ты сын мне, я не считаю, что у тебя здесь есть какие-то привилегии – пусть даже в обращении. Наоборот, я просто обязана быть к тебе строже, чем к братии или паломникам. Очень, хочу, чтобы ты меня понял.

– Мамочка, – послышался бархатный голос отца Серафима. – Я все прекрасно понимаю, не волнуйся, и давай больше не будем на эту тему…

– Стынет самовар, – подал голос настоятель.

На пороге показался отец Серафим. Увидев Мышкина и Марину, он покраснел, отчего его глаза и вовсе сошлись на переносице. Марина перекрестилась.

Когда последняя чашка была выпита, Мышкин сказал:

– Давно хочу, ваше высокопреосвященство, задать вам вопрос, да боюсь показаться бестактным.

– Недавно я слышал от кого-то, – лукаво прищурился владыка, – что не бывает глупых вопросов. Бывают глупые ответы.

– Глупые – да, но бестактные хуже…

– Я весь внимание.

– Мы ведь с вами коллеги, то есть, я хочу сказать, что вы кандидат наук, докторскую писали… И не могу понять, как могут уживаться в одном человеке наука и религия.

– Им не надо уживаться, – ответил владыка. – Они существуют себе рядом, вполне мирно, хорошо дополняют друг друга. Вы помните теорию академика Опарина о зарождении жизни на Земле?

– Разумеется. Сначала на Земле, то есть в мировом океане возник так называемый «первобытный бульон» – вирусы, простейшие, дальше эволюционное развитие и, в конце концов, мы получили Ломоносова, Льва Толстого, Менделеева…

– И мне тоже казалось, что теория вполне удовлетворительная. Пока я не глянул впервые в электронный микроскоп. И понял: без Создателя не обошлось. Ведь что самое трудное и уязвимое в рассуждениях об эволюционном пути развития? Неувстранимое противоречие: предполагается, что слепая эволюция не есть цепь случайностей, а проявляется в закономерностях . А коли так, то выходит, она наполнена смыслом. А где смысл, там творчество. Но слепой случай творить не может по определению. И если есть замысел, творчество, то есть и Творец. Посмотрите в окно.

Мышкин посмотрел в окно. Он увидел на берегу кучу железного лома чуть не до неба.

– Еще не все успели прибрать, – словно извиняясь, сказала Анна Васильевна. – Было в двадцать раз больше.

– Вы можете себе представить, чтобы из этого металла когда-нибудь, пусть через миллион лет, а главное, вдруг сам собой вдруг появился стратегический бомбардировщик?

Мышкин усмехнулся, но ответа не нашел и перевел на другое. Заговорил о том, что он хоть и атеист, но в храм иногда ходит отдохнуть душой, однако, с каждым разом все реже. Раздражают придирки служек.

– А недавно, представляете, – пожаловался он, – у меня потребовали пропуск – нательный крестик. И не пустили.

– Где? Кто? – возмутился настоятель.

– Неужели священнослужитель? – не поверила Анна Васильевна. – Если так, то это был просто негодяй, а не служитель… прости меня, Господи, за мои слова!..

– У нас? – огорченно спросил отец Серафим.

– Нет-нет! – торопливо сказал Мышкин. – Совсем в другом месте!

– Боюсь, что все-таки у нас, – покачал головой владыка Назарий. – Кто же он, паршивец этакий?

Уехал он отвратительном настроении.

Подъехав к служебной стоянке, Мышкин неожиданно обнаружил, что его персональное место занято. Там стоял незнакомый форд – белый, с какой-то надписью по бокам и роскошной мигалкой. Дмитрий Евграфович рассвирепел:

– Сволочь депутатская! Мало того, что вы, суки демократические, государство себе в карман положили. Ты еще и мое законное место захапал!

Он подошел к форду и ударил ногой по левому переднему колесу. Машина вздрогнула, но смолчала. Мышкин разъярился еще больше. «Даже сигнализацию, гад, не поставил. Неприкосновенность у него! А у меня вот – нет».

Обошел машину и ударил по правому колесу. Форд молчал.

Ладно, черт с ним. Но прежде чем уйти, Дмитрий Евграфович щедро, от души, плюнул на лобовое стекло автомобиля.

Внезапно машина исторгла истошный рев и скрежет. Замигали фары и подфарники, завертелась огромная корзина сине-красного спецсигнала. Тут-то Мышкин и обнаружил, что на боку форда написано «полиция».

Сохраняя достоинство, Мышкин неторопливо направился к своей волге, еще медленнее вырулил и со скоростью черепахи загнал машину в узкий переулок, куда выходила пожарная дверь патанатомического отделения.

Он поставил волгу прямо напротив входа. Вышел, запер машину и обнаружил: что-то странное витало в воздухе. Принюхался. Запах очень знакомый, только не к месту.

И только подойдя к двери клиники, понял: густо пахнет водкой.

– Какая скотина бутылку с водкой разбила? – пробормотал он.

– Это не водка, доктор! – услышал он сзади.

За ним шел Литвак, усмехаясь, как ни в чем не бывало. Будто несколько дней назад никто Мышкина не привязывал скотчем к креслу. Он протянул Мышкину руку, и Дмитрий Евграфович смалодушничал – пожал ее.

– Привет, академик! – сказал он. – А что?

– Сейчас сам увидишь, – загадочно сказал Литвак. – Не соскучишься.

У входа в ПАО Мышкин остановился, как вкопанный. Мощная дверь из сейфовой стали была вырвана из коробки и висела на одной петле. Из замка торчал сломанный ключ.

Только он протянул к нему руку, как прямо в ухо ему кто-то гаркнул:

– Не трогать!

Мышкин отскочил. И только сейчас увидел в стороне Клементьеву и Клюкина. Рядом с ними – незнакомый полицай в огромной, величиной с полевой аэродром, форменной фураге.

– Нельзя трогать, – внушительно повторил полицейский. – До экспертов ничего нельзя.