Артур Хейли - В высших сферах

— Напоминает мне нашу контору, только больше. — Затем кивнул Дювалю: — С добрым утром, Анри.

Алан думал, когда лучше сообщить Тому, что гонорара за проделанную работу не будет, что в приступе гордости он отказался от денег, на которые они имели право, какова бы ни была ссора с сенатором Деверо. Возможно, это будет означать конец их партнерству; самое меньшее — им обоим придется тяжело.

Он подумал о Шэрон. Сейчас он был уверен, что она понятия не имела о том, что предложил ему утром ее дед, — потому она и была отослана из комнаты. Останься Шэрон, она возражала бы, как возразил он. А он вместо того, чтобы поверить, усомнился в ней. И он внезапно, чувствуя себя глубоко несчастным, вспомнил, какие сказал ей слова: «Ты ведь участвовала в этом деле». Ему отчаянно захотелось взять их назад. Наверное, она больше не захочет видеть его.

Он вдруг вспомнил. Шэрон сказала, что будет сегодня утром в суде. Он, изогнувшись, оглядел места для публики. Как он и опасался, ее не было.

— К порядку! — возвестил клерк суда.

Должностные лица, защитник и публика поднялись; судья Стэнли Уиллис в развевающихся одеждах вошел и занял свое место на возвышении.

Когда суд уселся, клерк возвестил:

— Верховный суд, тринадцатое января, дело Анри Дюваля.

Алан Мейтленд тотчас вскочил. Быстро произнес вступительное слово и начал:

— Милорд, на протяжении столетий каждый человек, попадающий под юрисдикцию Короны — находись он в стране временно или нет, — имел право припасть к трону и искать справедливости. Собственно, мой клиент как раз и просит о применении Habeas corpus.

Алан знал, что слушание будет юридической формалистикой, когда он и Э.Р. Батлер будут препираться по поводу неясных положений закона. Но Алан заранее решил по возможности использовать все крохи человечности. И теперь он продолжил:

— Я обращаю внимание суда на приказ о депортации, изданный департаментом по иммиграции. — И Алан процитировал по памяти текст: — «…удержаны и депортированы в то место, откуда вы приехали в Канаду, или в ту страну, откуда вы родом или гражданином которой вы являетесь, или в страну, где вы родились, или в такую страну, которая может быть одобрена».

Поскольку человек, утверждал он, не может быть депортирован одновременно в четыре места, следовательно, должно быть решение, какое из четырех мест выбрать.

— Кто должен принять это решение? — задал риторический вопрос Алан и сам же на него ответил — Приходишь к выводу — власти, издавшие приказ о депортации Однако такое решение принято не было — было лишь сказано, что мой клиент, Анри Дюваль, должен быть пленником на корабле.

Эта акция — или отсутствие таковой — привела, как утверждал Алан, к тому, что капитан корабля был вынужден сделать немыслимый выбор между четырьмя предложениями И Алан пылко заявил:

— Ведь это все равно как если бы ваша милость сочли человека виновным в преступлении и сказали. «Я приговариваю этого человека либо к трем годам в исправительном доме, либо к двенадцати ударам палкой, либо к шести месяцам местной тюрьмы и предоставляю любому вне этого зала определить, что это должно быть».

Алан сделал передышку, чтобы глотнуть воды со льдом, которую налил ему Том Льюис, а на лице судьи мелькнула улыбка. Э Р. Батлер за другим столом для защитников с невозмутимым видом записал что-то в своем блокноте.

Алан продолжал — Я заявляю, милорд, что приказ о депортации Анри Дюваля несовершенен, так как не может быть в точности выполнен.

Теперь следовала самая сильная подпорка в его деле, он вставил описание дела «Королева против Ахмеда Синга», прочитав значительную часть отчеркнутых подробностей в томе судебных отчетов, который он принес в суд. В деле 1921 года, если убрать юридические закавыки, канадский судья постановил: нежелательный иммигрант Ахмед Синг не мог быть депортирован исключительно на корабль. Как, утверждал Алан, это не может произойти и с Анри Дювалем.

— По закону, — заявил Алан, — эти две ситуации идентичны. Таким образом, согласно Habeas corpus, приказ этот должен быть аннулирован и мой клиент свободен.

Э.Р. Батлер шевельнулся и еще что-то записал — скоро у него будет возможность на все это возразить и представить свои доводы. А тем временем слова и суждения Алана уверенно текли. Он ведь сказал сенатору Деверо: «Я намерен выиграть…»

Сидя рядом с Э.Р. Батлером, Эдгар Крамер с несчастным видом слушал затягивавшийся процесс.

Эдгар Крамер имел рабочее представление о законе, и его знание, а также инстинкт подсказывали ему, что слушание развивалось неблагоприятно для департамента по иммиграции. Был и второй инстинкт: если приговор будет не в пользу департамента, станут искать козла отпущения. И таковым явно будет он сам.

Он понял это два дня назад, получив краткое и резкое сообщение: «Премьер-министр… крайне недоволен… слушанием дела у судьи… не следовало предлагать специального расследования… ожидает лучшей работы в будущем». Помощник, передававший этот выговор по телефону, казалось, делал это с особым удовольствием.

Эдгар Крамер снова закипел, вспомнив про эту горькую, вопиющую несправедливость. Он был даже лишен элементарной привилегии самозащиты — объяснения лично премьер-министру, что специальное расследование было навязано ему этим судьей и что, поставленный перед двумя немыслимыми ситуациями, он выбрал наименее вредоносное и быстрое решение.

Это был правильный ход, как и все, что он делал с момента своего приезда в Ванкувер.

В Оттаве перед отъездом ему дали ясные инструкции. Заместитель министра ему лично сказал: если безбилетник Дюваль по закону не может стать иммигрантом, тогда он ни при каких обстоятельствах не будет принят. Более того: Эдгару Крамеру было дано право предпринять все необходимые правовые меры — какие бы они ни были, — чтобы воспрепятствовать приему его.

Было и другое твердое решение: ни политическое давление, ни возмущение общественности не должны помешать применению закона. Это, как ему было сказано, исходит непосредственно от министра — мистера Уоррендера.

Эдгар Крамер добросовестно выполнял инструкции, как делал всегда в ходе своей карьеры. Несмотря на то что происходило здесь и сейчас, он следовал закону — принятому парламентом Акту об иммиграции. Он был законопослушен и лоялен и никогда не был небрежен. И не его вина, что выскочка-юрист и введенный в заблуждение судья свели на нет все его усилия.

Начальство, он полагал, поймет. Однако же… неудовольствие премьер-министра опять-таки ни к чему.

Порицание от премьер-министра может подкосить чиновника, наложить на него клеймо, послужить препятствием для его продвижения. И даже при смене правительств подобная оценка остается висеть над ним.