Артур Хейли - В высших сферах

Эдгар Крамер резко произнес:

— Это называется гуано — голубиное гуано.

Управляющий сказал:

— В моей книге все это…

— И далее, — решительно перебил его Крамер, — если голуби защищены законом, то закон надо соблюдать. Надо найти какой-то другой путь.

Отпустив человека и оставшись один, он стал тщательно размышлять. Одно было несомненно: ежегодные расходы в семьсот пятьдесят долларов следует исключить.

Со временем, после нескольких неудачных набросков, он выработал схему, основанную на полузабытой идее. План заключался в том, чтобы протянуть по крыше здания иммиграции с интервалом в шесть дюймов рояльные струны, при этом каждая стренга будет покоиться на нескольких небольших — шести дюймов в высоту — подпорках. Предполагалось, что теоретически голубь может просунуть лапы между струнами, но не крылья. Поэтому прилетевшей птице струна не позволит сложить крылья, и она тут же улетит.

Утром Эдгар Крамер соорудил небольшую экспериментальную секцию и установил ее на крыше. Устройство сработало идеально. И одобренная им памятная записка была инструкцией для применения схемы в целом. Хотя стоимость такой схемы составит тысячу долларов, зато исключит ежегодный расход в семьсот пятьдесят долларов, что сэкономит деньги налогоплательщиков страны, однако лишь немногие когда-либо узнают об этом.

Эта мысль была приятна Эдгару Крамеру, как всякое проявление его сознательности. Доволен был он и еще одним: местный закон соблюден и даже с голубями поступили по справедливости и в соответствии с буквой закона.

День, решил Эдгар Крамер, вполне приятный. Не менее порадовало его и то, что он, безусловно, стал реже мочиться. Он посмотрел на часы. С последнего раза прошел почти час, и он был уверен, что сможет еще выждать, хотя небольшое давление слегка предупреждало…

В дверь постучали, и вошел Алан Мейтленд.

— Добрый вечер, — холодно сказал он и положил на стол сложенный лист бумаги.

Появление молодого адвоката было неожиданным и ошеломляющим. Эдгар Крамер отрывисто сказал:

— Это еще что такое?

— Это постановление nisi, мистер Крамер, — спокойно объявил Алан. — Я полагаю, вы поймете, когда прочтете.

Крамер развернул бумагу и быстро просмотрел. Лицо его вспыхнуло от гнева.

Захлебываясь слюной, он буркнул:

— Какого черта вы хотите этим добиться?

В то же время он почувствовал, что давление на мочевой пузырь стало вдруг невыносимым.

Алана так и подмывало ответить колко, но он решил этого не делать. В конце-то концов он ведь одержал лишь частичную победу и следующий раунд может пойти совсем иначе. Поэтому достаточно вежливо он ответил:

— Вы же завернули меня, когда я просил об особом расследовании дела Анри Дюваля.

Гут Эдгар Крамер сам удивился своему яростному возмущению этим неоперившимся молодым адвокатом.

— Конечно, я вас завернул, — отрезал он. — Не было ни малейшего основания проводить расследование.

— Так уж получилось, что я не разделяю вашего мнения, — мягко заметил Алан и указал на постановление nisi. — Это покажет, чью точку зрения — вашу или мою — примет суд.

Давление мочевого пузыря становилось совершенно нестерпимым. Изо всех сил сдерживая позыв, Крамер вскипел:

— Решение этого дела исключительно в компетенции департамента. И никакой суд не имеет права вмешиваться.

— Если вам небезразличен мой совет, — спокойно, с серьезным видом произнес Алан Мейтленд, — на вашем месте я не говорил бы такого судье.

Из окна библиотеки в Блейр-Хаус Джеймс Хоуден смотрел на противоположную сторону Пенсильвания-авеню. Было 10 часов утра второго дня его пребывания в Вашингтоне, и запланированная встреча между ним, президентом, Артуром Лексингтоном и начальником персонала президента должна состояться через час.

В открытое возле Джеймса Хоудена окно дул свежий мягкий ветерок, колыша тонкие занавески. На улице стояла наилучшая вашингтонская погода — в душистом воздухе пахло весной, и ярко светило теплое солнце. Через улицу премьер-министр видел подстриженные лужайки Белого дома и правительственный особняк, залитый солнцем.

Повернувшись к Артуру Лексингтону, Хоуден спросил:

— Какое у вас пока что впечатление от всего?

Министр внешних сношений в удобном твидовом пиджаке от Хэрриса вместо костюма, который он наденет позже, оторвался от цветного телевизора. Выключив его, он помолчал, раздумывая.

— Грубо говоря, — произнес он, — я бы сказал, что мы с вами находимся на торговом рынке. Концессии, которые мы можем предложить, необходимы Соединенным Штатам, и необходимы отчаянно. Более того: они это здесь отлично сознают.

Они завтракали раздельно: премьер-министр с Маргарет в своем номере, а Артур Лексингтон вместе с другими членами делегации — внизу. Канадцы были единственными гостями в просторном гостевом доме президента, куда они вернулись вчера вечером после торжественного ужина в Белом доме.

Сейчас Хоуден медленно кивнул:

— Такое же и у меня впечатление.

Премьер-министр оглядел большую библиотеку. Мягкие диваны и стулья, большой чиппендейловский стол и стены в рядах книг создавали атмосферу прохлады и тишины. «Вот здесь, в этой комнате, — подумал Хоуден, — Линкольн однажды отдыхал и беседовал; в более поздние годы семейство Трумэн отдыхало тут, когда перестраивался Белый дом; здесь, в этой библиотеке, ночевал король Сауд Аравийский под охраной своих солдат, вооруженных скимитарами; здесь де Голль готовился задираться, Аденауэр — очаровывать, а Хрущев — бушевать… да и многие другие тоже». И он подумал: вспомнят ли и его имя в этом длинном перечне? И если да, то каков будет приговор?

— К этому добавляется всякая мелочь, — размышлял Лексингтон. — Например, то, как вас приняли вчера. Я никогда не слышал, чтобы президент встречал в аэропорту канадца. Нас встречает обычно более мелкая сошка и обращаются с нами, словно мы двоюродные братья из деревни, — это относится даже к премьер-министрам. Однажды, когда Джон Дифенбейкер был приглашен в Белый дом на обед, его посадили с группой священников-пресвитерианцев.

Хоуден хмыкнул, вспоминая.

— Да, помню. Он был возмущен, и не могу сказать, что я виню его. Это не было в то время, когда Эйзенхауэр выступил с речью, в которой называл Канаду республикой?

Лексингтон, улыбнувшись, кивнул.

Джеймс Хоуден опустился в мягкое кресло.

— Прошлым вечером они нас, безусловно, одурачили, — заметил он. — Раз уж они решили перестроиться и быть учтивыми, то хотя бы делали это потоньше.

Глаза Артура Лексингтона засверкали на круглом красном лице над вечно аккуратно повязанной бабочкой. Порой, думал Хоуден, министр внешних сношений походил на школьного учителя, привыкшего твердой рукой, но терпеливо управлять маленькими буйными мальчишками. Быть может, поэтому он всегда казался и будет казаться молодым, несмотря на то что годы наступали на него, как и на всех них.