Мария Эрнестам - Гребень Клеопатры

— Но мы же расстаемся не навсегда и будем поддерживать связь…

Поддерживать связь… Фредерика рассмешила бы такая формулировка. Музыка в гостиной стихла. Интересно, какие кошмары преследуют по ночам Мишель Андре?

— Юхан довел меня, и я вонзила ножницы ему в руку. Это случилось всего несколько недель назад, но мне кажется, с тех пор прошли годы. После этого мы создали «Гребень Клеопатры». Настоящего монстра. Боже мой, отец наказывал Фредерика за то, что тот наряжался в женские платья…

— Тебя тоже наказывали родители? — осторожно спросила Анна.

И тут Мари почувствовала, что та оказалась рядом, в ее постели. Анна обняла Мари за талию и прижалась к ней всем телом. Мари ощущала спиной ее грудь, живот и бедра. Морской прилив, сумерки, дождь… Они лежали обнявшись, и Анна ее утешала. А вот Фредерик никогда больше не засмеется и не заплачет. Его больше нет.

— Меня не били, если ты это имеешь в виду. Родители никогда бы не подняли на меня руку. Они предпочитали меня игнорировать, неважно, заслуживала ли я это или нет. Отказываясь со мной разговаривать, они давали мне понять, что я совершила какой-то проступок. Вот почему рассказ Фредерика о том, как он изображал воздух, на меня так сильно подействовал. Мне хорошо известно, каково это, когда тебя просто не замечают. Иногда это длилось по несколько дней. Может, поэтому я могла быть рядом с Дэвидом в периоды его депрессии. Мне такое было не в новинку.

Она чувствовала дыхание Анны на своей коже. Ощущала аромат кардамона — и поддержку. И ее охватило непреодолимое желание поделиться с подругой воспоминаниями.

— Однажды они не разговаривали со мной целый месяц. Мама пыталась нарушить обет молчания, но папа запретил ей. Он был очень последовательным. Последовательным во всем. Ставил порядок превыше всего. А мне тогда казалось, что я схожу с ума. Я тогда только начала ходить в школу…

И снова голос Анны. Теплый и мягкий, полный сочувствия и нежности. Он успокаивал ее, утешал. Мари вспомнился Иисус, идущий по воде. Не смотреть вниз, чтобы не утратить веру. Посмотришь — и магия закончится.

— Что же такого ужасного ты натворила? За что они тебя наказывали?

Тишина. Воспоминания о скорлупе, бьющейся о стекло, и о бело-желтой жидкости с зародышем, который мог бы летать.

— Я пила сырые яйца. В школьном автобусе.

Голуэй-роуд. Главная улица. Рыночная площадь. Бич-роуд. Клифден. Коннемара. Последний раз она была здесь летом, когда за столиками уличных кафе сидели туристы. Теперь же холод, словно шубой, окутал улицы и дома. Мари бродила по знакомым улочкам, отмечая, что разноцветные фасады домов поблекли в скудном свете зимнего солнца, едва пробивавшегося сквозь тучи. Она разглядывала традиционные ирландские свитеры и кельтские украшения в витринах и думала о том, как мало изменилось после ее отъезда. Все так же приезжали, покупали сувениры и уезжали туристы, на смену им, как морской прилив, прибывали новые, и все повторялось сначала. В окне паба «Мьюларки» была вывешена афиша, анонсирующая выступления местных музыкантов. Дэвида Коннолли среди них не было.

Мари перенесла расставание со Швецией безболезненно. Похороны Фредерика стали завершающим аккордом. Это было просто ужасно; Мари не представляла, как бы вынесла все, не будь рядом Анны, всегда готовой ее поддержать. Кроме них, на похоронах присутствовали лишь несколько сельчан и группка артистов из «Фата-морганы». В другой ситуации Мари позабавило бы такое пестрое общество, но не на похоронах друга. Слишком резкий контраст представляли две стороны жизни и смерти Фредерика.

Михаэль Пфайль был предельно вежлив и деликатен, но его присутствие постоянно напоминало Мари о заказе, полученном «Гребнем Клеопатры», и о мире иллюзий, каким стал для Фредерика клуб Михаэля. Присутствие его дочери Стеллы в инвалидном кресле еще больше усиливало ощущение трагизма происходящего. Это была женщина редкой красоты, крайне замкнутая и немногословная. Мари так и не поняла, почему она приехала, — возможно, отец нуждался в ее поддержке. Была ли она знакома с Фредериком? Мари не хотелось спрашивать. Они лишь поздоровались и обменялись парой фраз. Стелла Пфайль явно была не из тех, кто тратит время на бессмысленные разговоры.

Мать Фредерика играла и пела. Ее голос обладал обширным диапазоном, и публика, как дрессированные обезьяны, аплодировала ей. Мари от этого стало еще горше, и она испугалась, что не выдержит поминок. Еще много лет она будет оплакивать Фредерика…

После возвращения в Стокгольм они с Анной несколько дней провели в кафе. Анна завершила все формальности по подготовке дома к продаже, причем в какой-то момент потеряла терпение и сказала покупателям: «Если вы не выкинете эти уродливые подушки, я сделаю это сама». Наконец они расплатились. Мари проконсультировала несколько подростков по поводу выбора будущей профессии. Она собиралась изложить им свои соображения по поводу конъюнктуры рынка труда и актуальных на данный момент профессий, но передумала и сказала только: «Делайте то, что вы хотите делать, и никогда не давайте повода говорить вам, что вы ни на что не способны». Они посмотрели на нее с удивлением и облегчением. Закончилась консультация в кафе с лимонными маффинами, и подростки повеселели. Одна девушка сказала, что ей нравится крестик Мари.

Цвет горя становился все насыщеннее. Оно пульсировало в крови, вытесняя все другие чувства, поэтому, когда Эльса вошла в кафе и сказала, что им надо поговорить, Мари не почувствовала ничего, даже страха. Эльса сообщила, что беседовала с врачами. Они подтвердили, что причина смерти ее мужа — инфаркт. Вскрытие не проводилось. Ее вызвали только для того, чтобы спросить, почему муж злоупотреблял алкоголем и таблетками. Не хотел ли он таким образом ускорить свою смерть. Потом поинтересовались, не нужна ли ей помощь психолога или нарколога после всего, что случилось. Эльса посмотрела им прямо в глаза и твердо заявила, что это ее муж был алкоголиком, а не она, и ей никакая помощь не нужна.

Потом она сообщила, что Мартин Данелиус тоже беседовал с врачами больницы, в которой лежала его жена. Они высказали подозрение, что кто-то трогал аппарат искусственного дыхания, но у них нет доказательств. Они знали об отношении Мартина к болезни жены и поэтому спросили, не хочет ли он им что-нибудь «рассказать». Мартин ответил отрицательно, но намекнул, что причиной смерти Анны могла быть небрежность обслуживающего персонала. Врачи тут же бросились защищать честь мундира и больше его не расспрашивали.

Эльса ушла. Мари и Анна не решались поднять друг на друга глаза. Потом Анна сказала, что теперь оба дела отправят в архив. Никого не интересует, хотел ли Ханс Карлстен спиться и умеют ли медсестры обращаться с аппаратурой. Мари выслушала Анну молча. Ей очень хотелось верить, что обе смерти были естественными. Но невольно вспомнились слова одного врача, с которым разговаривала Анна, о том, сколько убийств остаются нераскрытыми.