Алексей Шведов - Голова-гнездо

Только теперь до Марины дошло, что Терехин пришёл к ней за чем–то. («Какие ещё записи?») А ведь она сразу могла предположить, что ему что–то от неё надо. Именно что–то — нечто физическое. Возможно (да не возможно, а так и есть), этот жирный мудак просто наплёл ей чушь про Астронавта лишь для того, чтобы запудрить ей мозги, навешать лапшу на уши. Пути психопатов неисповедимы. Та вещь (записи) была необходима ему под любым предлогом.

Но вряд ли. Похоже, он не играет роль, а искренне убеждён в своей правоте. Он — псих, его место в дурдоме, из которого его непонятно как выпустили. (Что, если он сбежал?!) И ему нужны какие–то записи Саши.

Или же (вариант номер три) он и в самом деле телепат и экстрасенс, а Сашу убило и изнасиловало какое–то инопланетное существо, условно именуемое «Астронавтом».

— Если я получу эти записи, — продолжил после короткого молчания Терехин, — то, может быть, мне удастся отослать его обратно. Тогда насилие прекратится, и твой брат останется единственной его жертвой.

Взгляд у него был, как у типичного параноика, или же он был очень хорошим актёром. Может, отдать ему эти записи, если они, конечно, существуют? Отдать — и пускай уматывает!

— Что вообще за записи–то? — спросила она.

— Записная книжка, красная.

— Хорошо, давайте посмотрим. Только пообещайте, что когда найдёте её, то сразу же уйдёте. Меня несколько пугает ваше общество.

— Я не монстр, — напомнил Терехин. — Не забывай об этом. Мне ничего от тебя не нужно, кроме записной книжки. Я возьму её и уйду. Я не буду тебя связывать, резать скальпелем, насиловать и кончать на лицо. Ведь я не монстр.

— Откуда вы вообще знаете об этой записной книжке? Когда Сашу выписали, вы ведь ещё оставались в больнице, а когда выписали и вас, он был мёртв. Так откуда?

В дверь позвонили.

— Блин! — сказала Марина. — А это ещё кто?

Сегодня проблем с психами было мало, и поэтому Юрий Русаков, сидя на балконе второго этажа, пытался сочинить стихотворение. За окном, в помещении, группа, состоящая из двух наркоманов, эпилептика, самоубийцы и некрасивого подростка–дисморфофобика, смотрела по телевизору какую–то передачу, изредка обмениваясь комментариями. В углу комнаты расположилась Галина, медсестра, одна из Наблюдателей (так на сленге этой больницы именовались ее служащие). Русаков тоже должен был по всем правилам находиться там, но больные вели себя спокойно, и помощь санитара пока не требовалась.

Это было пока всё, что Русаков успел сочинить. Дальше у него не получалось — на ум лезли разные посторонние мысли, и он никак не мог сосредоточиться и придумать следующую строчку, что заставляло его нервничать. Надо будет поставить себе пару кубов реланиума, а в два и на обед смотаться.

Интересно, как обстоят сейчас дела у Терехина?

«С желаньем твёрдым мир избавить от страданья…»

Нет, что–то не очень. Не нравится мне это «с желаньем твёрдым». Или сделать «желая твёрдо»? Попробовать пока сочинить дальше, а это словосочетание заменить потом? А если «с безумной целью»? Нет, в предыдущей строчке уже было однокоренное слово — «безумие», лучше не повторяться.

— Сука! — тихо сказал он вслух и, спрятав блокнот и ручку в карман халата, уставился в небо. Ему вдруг показалось, что за его спиной кто–то стоит. Русаков обернулся — балкон был пуст. Спустя минуту он поправил очки и вернулся к стихотворению. «Желая твёрдо мир избавить от страданья, С набором девственно стерильных инструментов…»

Так, что же это получается? Лечение не нейролептиками и транками, а какими–то физическими предметами? Хм. Ладно, попробую–ка дальше. «Я выхожу из мрака подсознанья…» Не то. А если «Брожу по коридорам подсознанья» ?

Нет, лучше «помутнённого сознанья». Правда, размер сбивается, но это тоже иногда хорошо.

Ну, вот и всё, кажется. Русаков перечитал получившееся стихотворение и остался вполне доволен. Восемь строк. Правда, жестковато всё это выглядит: главный герой, скорее, маньяк какой–то, а не санитар.

«Да, «Санитар». Так я его, наверное, и назову. Просто и ясно», — подумал Русаков и принялся переписывать своё новое поэтическое творение на чистый лист.

И всё же как там Терехин? Жалко, Люси на совещании вместе с шефом. Сдуреть можно: суббота — и совещание. А ей бы этот стишок понравился…

— Это ОН! — прошептал Терехин. — Он услышал, что мы говорили про него и пришёл… пришёл за нами!..

— Да ну, на хуй? — высказала сомнение Марина и собралась было пойти в коридор, но толстяк схватил её за подол рубашки и рванул на себя. Ткань затрещала, в стороны полетели пуговицы.

— Ну, ты!!! — закричала Марина, осознавая, что рубашка на ней распахнулась и теперь этот сумасшедший придурок видит её груди и трусики. — Какого хера ты меня хватаешь?! Отцепись, блин!

Дзы–ынь!!!

— Не открывай, это ОН!

Марина попыталась запахнуться, но тут Терехин схватил другой рукой второй край подола и резко дёрнул за оба конца сразу. Рубашка соскользнула до уровня талии. Не успев даже ничего предпринять против этого, девушка поняла, что её руки теперь надёжно заблокированы, а плечи и грудь обнажены.

— О, у тебя неплохие формы, — заметил Терехин. — У твоего брата был хороший вкус. А что это у тебя за царапины на животике? Похоже на порезы.

Марина сделала попытку вырваться, но он слишком крепко держал её рубашку, которая из обычной теперь превратилась в смирительную. Неожиданно ей стало на всё плевать: убить он её (вроде бы) не убьёт, разве что попытается изнасиловать. Не смертельно, в общем–то. Но кто это всё–таки там звонит? Следователь? Но он ведь должен был прийти в два.

Вернее, кто это там звонил?

— Он ушёл! — Терехин облегчённо вздохнул и, что самое удивительное, Марину отпустил. — Он может вернуться, конечно, но не сейчас. Позже. Итак, рыженькая, мне нужна записная книжка Саши. Красная. Пойдём пороемся у него в комнате, а? И без лишних вопросов — это в твоих же интересах. Будешь много знать — умрёшь, а я не думаю, что ты этого хочешь.

— Да уж, конечно, мало хорошего, — хмуро сказала Марина, поправляя рубашку. Она хотела было застегнуться, но выяснилось, что из шести пуговиц имеется только одна. На месте остальных остались лишь дырки и нитки. Тогда она просто запахнулась и сказала: