Т. Паркер - Лето страха

С другой стороны ее поддерживала Грейс.

Мы, все трое, замерли на мгновение — в ожидании, как поведет себя тело Изабеллы.

Подложив левую ладонь ей под голову, а правой поддерживая ягодицы, я начал постепенно увлекать ее на глубину. В какое-то мгновение я почувствовал, ее хватка ослабла. Она выбросила свою руку вперед и стала грести, тут же подключила и вторую. И наконец, издав мягкое утвердительное «а-а-а-а», раскинула руки, и ее тело самостоятельно скользнуло вперед.

— О-о-о да!

Мы рассекали телами волны, скорее не волны, а слабые, вздымающиеся водяные бугры, которые почти незаметно прогибались под нами, потом снова чуть приподнимались, чуть колыхались и опять рассыпались, словно от старости, в едва заметную пену, распластывающуюся по берегу.

Поддерживая Изабеллу правой рукой, левой я совершал широкие и резкие движения, при этом ритмично работал ногами, что вместе давало нам плавное и едва уловимое скольжение вперед.

Грейс плыла с другой стороны, почти вплотную прильнув головой к голове Иззи, отчего казалось: ее расстилающиеся по воде темные волосы принадлежат им обеим.

Озаряемые светом звезд, мы плыли к западу.

В какой-то момент Грейс отплыла в сторону и с удивительной красотой, без малейшего усилия скользнула под воду — ее изуродованные ступни беззвучно последовали за ней и тут же пропали из виду. Вынырнула она чуть впереди нас. Очень бледная. Руками она быстро работала под водой. Волосы ее светились в лунном свете.

Я подтолкнул Иззи чуть вперед — легким толчком и отпустил. Руки ее заработали быстрее, ушли глубже под воду.

Я плыл на боку, рядом с ней, так близко, как мог, чтобы не мешать ее движениям, и подстраивался под них, не сводя глаз с ее чуть приподнятого, сосредоточенного лица, с ее широко распахнутых и обращенных к звездам глаз, с ее полуоткрытых губ, через которые она дышала, с ее гладкой белой головы, рассекающей воду с грацией морского создания, с ее уверенных рук, неторопливых, умелых, с ее онемевшей нижней половины тела, лишь слабо напоминающей о своем существовании, — в темных океанских водах тело вообще казалось чем-то лишним, что через каких-то несколько коротких миллионов лет полностью растворится в океане и исчезнет.

— Мне хотелось бы, чтобы это было п-п-похоже...

— Что было похоже?

— Умирание.

— Но ты же не собираешься умирать.

— Ты знаешь, Расс, что собираюсь.

— Ну, мы все когда-нибудь умрем.

— Но я умру раньше тебя. И х-х-хочу, чтобы смерть б-б-была похожа вот на это... Н-н-не на конец, а н-н-на изменение.

— Начало.

— Да. И еще я думаю, было бы лучше д-д-делать это с закрытыми глазами. Т-т-тогда можно будет увидеть, куда ты отправляешься. В-в-вот так.

Она сомкнула веки и продолжала плыть вперед, то разбрасывая, то снова соединяя руки.

Грейс появилась на некотором удалении от нас и снова исчезла.

Где-то вдалеке за профилем Иззи, под уличными фонарями, по Прибрежному шоссе ползли машины, подсвеченные снизу пальмы парка Хейслер склонялись зеленовато-черными кронами перед небесами со звездами расположенными в строгом порядке.

— Рассел, з-з-закрой глаза и плыви со мной.

Я закрыл.

Все звуки мира зазвучали с новой силой. В ушах с пронзительной громкостью зашелестела вода. Назойливее обычного звучал шум машин со стороны города. Даже дыхание Иззи стало громче и ускорило свой ритм.

— Не от-т-ткрывай глаз, как не открываю я. Давай посмотрим, к-к-как далеко мы сможем так заплыть. О'кей?

— О'кей.

Так мы и плыли — полностью ослепшие.

Я перевернулся на спину, чтобы иметь возможность время от времени дотрагиваться до Иззи кончиками пальцев. В какой-то момент я совсем перестал двигать ногами и, следуя ее примеру, позволил им немного уйти под воду. Я прислушивался к ее дыханию.

А потом, как ни странно, начал делать то, чего не делал по-настоящему уже довольно давно, то, чему однажды отдался с необыкновенной убежденностью, и то, что обрубил, не захотел больше никогда делать — в тот страшный период, когда у Иззи отнимались ноги, а я сутками сидел в ее больничной палате и просил Бога остановить ее мучение. Как же я клянчил, как умолял прекратить безжалостное и необратимое (доктора отказывались употребить это слово) разрушение Иззи! Сейчас я начал молиться.

Дорогой Отец Небесный! Я слишком ничтожен, испорчен, полон ненависти, мерзок, низок духом и слишком малодушен, чтобы грешить по-крупному. И вообще я дурак. Услышь же мою молитву. Я знаю, сколь высоко Ты ценишь смирение, а потому сознаюсь во всем этом для того лишь, чтобы уверить Тебя: я знаю свое место в установленном Тобой порядке вещей. Сам я ничего не хочу заслужить. Ничего не ожидаю. Ни на что не претендую. Ни о чем не прошу Тебя. Но ведь сейчас Тебя нет с нами. Ты уступил эту землю нам, и потому Ты должен кое о чем узнать. Мы страдаем. Мы плачем. Мы трудимся в поте лица. К нам приходят болезни. Смерть, с высокомерным видом, бродит среди нас. Мы умираем, трепеща, не зная, что ждет всех нас впереди. Христос однажды уже умер за наши грехи. Теперь мы снова умираем 246

за них. Его муки прекратились. Но наши — продолжаются. Страдание наше — реальное. Помнишь ли Ты, что значит страдать? Я знаю, Твой замысел велик, поэтому я оставил попытки постичь его. В Твоих могучих руках мы оставляем всякие помыслы о крупных деяниях. Моя забота — та жизнь, которую Ты дал нам. Я слишком глуп, чтобы поверить: она — лишь прелюдия к жизни истинной. Я слишком слаб, чтобы быть счастливым от надежды, что в конце ее меня ждет награда. Я слишком прозаичен, чтобы верить, будто смысл жизни находится где-то еще. О, этот смысл жизни! Не думай плохо обо мне за то, что я цепляюсь за жизнь, которую дал мне Ты. Я лгал Тебе, когда говорил, что ни о чем не хочу попросить Тебя. Хочу. Очень хочу просить Тебя: я хочу, чтобы Ты взялся вылечить Изабеллу, чтобы отнесся к ней с вниманием. И еще хочу... просить — чтобы Ты дал мне такую сильную любовь к Изабелле, какая сможет служить ей в эти идущие к нам — тяжкие дни. Дай же мне любовь, чтобы я мог отдать ее Изабелле. Я прошу Тебя: сделай меня Твоим представителем здесь. Не оставляй нас без любви. С уважением склоняюсь перед Тобой в этот час нужды. Аминь.

* * *

Двумя часами позже я лег в постель рядом со своей женой. Мы перешептывались, и целовались, и обнимались. И мы — занимались любовью. Там, где ей не удавалось какое-то движение, я пытался совершить его за нее. Когда недоставало какого-то чувства, я заставлял себя чувствовать. Крик, подступивший к моему горлу, отозвался болью, и звон в моих ушах, и огонь, обжегший мои глаза, — были столь сильными, что моя дочь, спавшая внизу, о которой я, по чести говоря, совсем забыл, выбежала из своей комнаты и зажгла свет. Единственное, что я осознавал в те мгновения, было — ожидание трепета моего тела.