Артур Хейли - Город Воров

Об этом я до сих пор ни разу не подумал, и сейчас снова меня кольнуло чувство вины, но я постарался от него отделаться. В деньгах я нуждался больше, чем Мэри. Она-то найдет себе нового жениха, а у меня это последний шанс разобраться со своими долгами и начать новую жизнь. К тому же это все-таки был несчастный случай. Я не убивал Джо из-за денег. Если уж на то пошло, я вообще не убивал его.

— Ты-то, конечно, не знал его толком, — сказала тетя Элис. — Он был такой чудесный мальчик. Но ты-то не знал его совсем, а теперь уж поздно. Негодник ты вообще, Шем. Не думай, что я когда-то забывала об этом хотя бы на минуту. Но зато какой писатель, черт возьми! Какой писатель!..

— Уж даже и не знаю, что на это ответить.

— А ты ничего не отвечай, только все испортишь. Ты лучше спроси меня, что я сейчас читаю.

Я спросил. И тетя Элис целый час без остановки рассказывала мне. Она совсем не нуждалась в собеседнике. Ей просто нужен был кто-то, перед кем она могла выговориться. И смерть Джозефа не была тому помехой. И я подходил на эту роль, как подошел бы любой другой, каких бы чувств при этом ни испытывал. В этом я, конечно, не мог ее провести — она прекрасно знала, что у меня на душе. И это было своеобразной ценой, которую мне полагалось заплатить. За возможность пожить в ее доме, за частое нежелание поддерживать отношения, за длительный простой в моем писательском труде, за мои вечные проблемы с женами, за все мои промахи, заблуждения и ошибки. Тетя Элис, как всегда, умудрилась на помнить мне обо всем этом, не прибегая к словесной форме. Она была для меня эдаким волшебным зеркальцем правды. Она была тем, что оголяло мою совесть, лишая меня возможности игнорировать ее. Она словно тыкала меня носом в эту совесть, так как сам я, по ее мнению, был на это неспособен, потому что не представал в ее глазах настоящим мужиком, хотя и был гениальным писателем.

После пары часов этих ее словесных излияний подошло время обеда, и тетя Элис сказала, что должна пойти приготовиться, пообещав также заглянуть в мою комнату. Алкоголь у меня к тому времени уже выветрился, и я чувствовал слабость, вялость, апатию и головную боль.

Я поднялся в свою комнату на втором этаже в дальней части дома. Там меня ждали канареечно-желтые обои в тоненькую полосочку, постель с белым пуховым одеялом и желтыми подушками, ночной столик и комод. Мои рубашки и брюки Конни повесила в шкаф, а содержимое рюкзака выпотрошила в комод. При виде постели я сразу понял, как вымотался. Хронический недосып продолжал сказываться, даже несмотря на то, что я все-таки недавно прикорнул в отеле, а от перспективы провести несколько часов за обеденным столом с тетей Элис меня и вовсе покинули последние силы.

Я присел на постель. Рядом на тумбочке стоял телефонный аппарат. Я вспомнил, что обещал Ви позвонить Палмеру насчет завещания, но делать это сейчас было некрасиво, выглядело бы так, словно меня не волнует смерть Джо, а интере суют только деньги. Такой неверный шаг мог бы допустить только кто-нибудь вроде Ви. Мне хватило ума воздержаться от этого звонка. Но трубку я все же снял и набрал номер клиники «Энок Уайт». С бешено колотящимся сердцем, обливаясь потом, я ждал, гадая, доведется ли мне услышать сегодня в трубке голос Клотильды…

На мой звонок ответила сестра Данн — я звонил так часто, что знал уже всех медсестер по голосам.

— Клиника «Энок Уайт».

— Здравствуйте, это мистер Розенкранц. Я бы хотел поговорить со своей женой, если можно.

— У нас сейчас обед, и пациенты не могут принимать телефонные звонки. Телефонные звонки принимаются только с двух до четырех часов дня.

Я посмотрел на часы — они показывали шестнадцать тридцать. Стало быть, в Калифорнии сейчас тринадцать тридцать. Но мне необходимо было поговорить с Клотильдой. Сказать ей мне было, в общем-то, нечего, но мне бы очень полегчало, если бы я услышал сейчас ее голос.

— Но сейчас уже полвторого, всего полчасика осталось, — сказал я.

— Извините, мистер Розенкранц, но это невозможно.

— Хорошо, тогда могу я поговорить с директором Филипсом?

— Он тоже сейчас на обеде. Но вы можете оставить для него сообщение.

Вздохнув, я сказал:

— Да. Я просто хотел сообщить ему, что на соблюдение всех законных процедур уйдет время, но деньги будут. Ему не нужно ничего предпринимать до моего возвращения в Калифорнию.

— Хорошо, я ему передам, — проговорила она. Такие сообщения она передавала от меня уже несметное множество раз. И другие сестры тоже.

— До свидания, — сказал я, не зная, что еще прибавить.

— До свидания, — попрощалась со мной сестра Данн и повесила трубку.

Я сидел на постели, понуро повесив голову. Надеясь как-то расшевелить себя эмоционально, даже попытался снова вызвать у себя перед мысленным взором образ Джо, ударяющегося затылком о кухонную стойку и падающего на пол, но был уже так измучен морально и физически, что эти воспоминания меня больше не трогали. Тетя Элис высосала из меня последние душевные силенки. Я просто упал на постель и продрых весь обед, всю ночь и почти все утро, но даже после этого не почувствовал никакого прилива сил, и мне очень не хотелось вылезать из постели. Но из постели меня вытащила Конни — постучав в дверь и сообщив, что в дом приехала полиция.

Это были уже знакомые мне детектив Хили и детектив Добрыговски, и я, конечно же, не должен объяснять вам, как «обрадовался» такой встрече. Конни крутилась возле них — видимо, боялась, как бы чего не сперли. Они же все время улыбались и пробовали заводить с ней какие-то разговоры. Выйдя к ним, я сначала постоял на верхней ступеньке, собираясь с духом и лихорадочно соображая. Если бы они пришли арестовывать меня, то не любезничали бы сейчас с горничной. Вчера они сказали мне, что считают смерть Джо несчастным случаем, да, кстати, это и был несчастный случай. Так что вряд ли они меня в чем-то подозревали. Натянув на лицо натужную улыбку, я стал спускаться к ним по лестнице.

— Здравствуйте, мистер Розенкранц, — сказал детектив Хили и тут же участливо поинтересовался: — У вас все в порядке?

Ну правильно, не надо было улыбаться.

— Я просто есть очень хочу, вот, спустился.

— Ну, мы вам не помешаем. — При этом они даже не шелохнулись. И я тоже.

Я посмотрел на Конни, они также перевели на нее взгляды, и Конни, засуетившись, побежала на кухню.

Выгнув шею и глядя ей вслед, Хили спросил:

— Нам туда пройти?

— А это надолго?

— Нет, нет, ненадолго, — поспешил уверить меня Хили.

— Мы не хотели бы оказывать на вас какое-то давление, — сказал Добрыговски. — Учитывая то, что вы понесли такую утрату.

Лица их не выражали никаких эмоций, и невозможно было понять, насколько искренним было это их участие. Я решил больше не скрывать своего изнеможения. Как совершенно правильно заметил Добрыговски, я был в трауре, а человек в трауре должен выглядеть изможденным.