Роман Александров - Черный соболь

Человек в куртке выстрелил. Кабарге оторвало челюсть, она легла на бок и забилась. Вода вокруг густо окрасилась кровью.

— Дай-ка сюда, — не выдержав, Валька рванул у бородатого ружье и прицелился. — Вот и все.

— Молодец. — Человек в куртке повесил ружье через плечо. — Ты ведь из Осиновки? Так, может, зажаришь добычу-то? А я бы выпить принес.

— На кой она мне? — Валька усмехнулся. — Неровен час, еще увидит кто. Их ведь не бьют сейчас, запрещено.

— Ерунда. — Бородатый пренебрежительно дернул плечом. — Скажешь, Ромин добыл. По рукам, что ли?

Под вечер он действительно пришел к Вальке домой, и они долго сидели за бутылкой спирта, слушая, как на сковороде шипит и потрескивает нежное кабарожье мясо. До Ромина, видно, уже дошли кое-какие слухи о Вальке, потому что он то и дело сводил разговор на охоту, не замечая выразительного молчания Вари и осуждающих взглядов Валькиной матери.

— Вот бы сохатого повалить! — Он сжал в кулак крупную волосатую руку и рассмеялся. — Я об этом еще в Москве думал. Как, Валентин Ильич, сходим?

Поначалу Валька отмалчивался, потому что говорить открыто о таких вещах было не принято. Сохатых били по особым лицензиям, и тем, кто нарушал закон, прихо-: дилось совсем не сладко. Но Ромин как будто ничего не боялся. Валька уже видел, как он пристрелил среди бела дня козу, нимало не смущаясь присутствием его и моториста, и такое бесстрашие его подкупало. Сам он давно уже был не в ладах с законом и даже подумывал бро-. сить неспокойное свое ремесло, но начальник из Москвы, казалось, не видел в нем ничего плохого.

В тот день Ромин остался у них ночевать и потом за-: ходил еще несколько раз, пока Валька окончательно к нему не привык и не перестал таиться. Да и Варя с матерью уже не глядели осуждающе на статного гостя, который оказался веселым и приветливым человеком и, судя по всему, хорошо относился к Валентину.

Раньше у Вальки не было друзей, если не считать случайных редких знакомцев, научивших его пить водку и петь тягучие воровские песни. Может быть поэтому он так привязался к рослому и решительному начальнику партии, который отнесся к нему без всякого предубеждения и никогда не колол ему глаза прошлым.

За всю свою жизнь Валька не был нигде, кроме родной деревни, да еще Лосихи, и он гордился дружбой с Сергеем Николаевичем, который много повидал на своем веку и вне всякого сомнения был значительным человеком, если ему доверили руководить другими людьми. Валька знал, что бабы в деревне не прочь посудачить о причинах его дружбы с Роминым, но сам об этом не задумывался. И не только потому, что Сергей Николаевич, который был так непохож по внешнему виду и по разговору на жителей Осиновки, не брезговал его компанией, если доводился случай выпить стакан-другой под рябчика или кабарожку, просто он не считал себя таким уж никчемным человеком, как, может быть, казалось кому- нибудь в деревне, и видел, что Ромин тоже так не считает.

После одного случая он окончательно в этом убедился.

Как-то еще осенью, в воскресенье, они с Роминым до темпа шатались по тайге, пугая глупых рябцов, пока окончательно не выбились из сил и не свалились на небольшой кочковатой опушке, синей от голубицы. У обоих гудели натруженные ноги. Хотелось ни о чем не думать, а просто лечь на траву, влажную от вечерней росы, и набить пересохший рот терпкой перезрелой голубикой, которая лопалась даже от легкого прикосновения, оставляя на ладонях темно-багровые подтеки.

Сергей Николаевич лежал на спине, глядя в темное осеннее небо, кое-где затянутое легкими полосками облаков, а Валька старательно объедал высокий голу- бичный куст, придерживая высохшие веточки с уже опавшими листьями. В лесу было тихо, и только жалобный Свист пищух временами раздавался где-то совсем неподалеку.

— Тут ко мне Золотухин ваш приходил, — первым нарушил молчание Ромин. Он грузно повернулся на бок и смотрел на Вальку, опираясь на локоть. — О тебе говорил.

— А чего ему? — Валька нехотя оторвался от ягод, вытер ладонью рот, выпачканный голубичным соком. Золотухина он не любил и слегка побаивался.

— Да, так… — Сергей Николаевич лениво усмехнулся. — Зря, говорит, компанию с ним водите. Пустой, говорит, парень, да и подвести может.

— Это я-то? — На минуту Валька оторопел, потом его захлестнуло горячее чувство обиды. — Да пошел он…

Поднявшись с колен, он схватил ружье, готовый послать заодно куда подальше и Ромина, а потом ринуться напролом через заросли черемухи и малинника. Что он, навязывался кому, что ли!

— Да ты что? — Ромин удивленно поднял голову. — А ну, садись.

Он почти насильно усадил Вальку на траву, вытащил коробку московских папирос.

— Я ему так и ответил, будь спокоен.

В несколько затяжек Сергей Николаевич докурил папиросу и забросил ее далеко в кусты.

— Уж кто-кто, а Таюрский не подведет. Я-то знаю… — Помолчав, он повернулся к Вальке. — Не веришь? Тот не ответил.

— Эх, ты! — Ромин с сожалением покачал головой. — Не знаешь ты меня. Если уж я кому друг, то до конца.

Прищурясь, он внимательно посмотрел на Таюрского.

— Хочешь, на работу тебя возьму? И должность дам не какую-нибудь, а ответственную. Ну, что молчишь? Будешь у меня завхозом. Все тебе доверю: ценности, деньги. Машинами будешь командовать, катерами. — Увлекшись, он хлопнул Вальку по плечу. — А что, в самом деле? Всем нос утрем, пусть видят.

Слово свое Ромин сдержал, и с тех пор Валька питал к нему самую бескорыстную привязанность, которую не могли поколебать никакие разговоры о грубости и верхоглядстве Сергея Николаевича, возникавшие порой среди рабочих. А когда тот собрался уезжать, Валька двое суток пропадал в тайге, пока не добыл для Ромина черного соболя. Он знал цену своему подарку, и знал, что грозит ему за браконьерство. Но взять с Сергея Николаевича деньги? Разве что городскому человеку, совсем незнакомому с жизнью и обычаями таежников, могло прийти такое в голову.

Золотухин, которому следователь передал этот разговор, сначала ничего не понял.

— Перепутал он все — Иннокентий куда-то торопился и никак не мог попасть в рукава полушубка. — Не так это было. Я ведь чего к Ромину ходил? На работу Вальку, дурака, устраивал.

Он, наконец, оделся и повернулся к следователю.

— На похороны не пойдете?

В сутолоке последних дней Абашеев совершенно забыл, что сегодня хоронят жену Таюрского. На минуту он даже почувствовал нечто вроде вины перед ней и, одевшись, вышел вслед за Золотухиным.

Погода была облачная, и редкие снежинки, медленно кружась на холодном ветру, мягко ложились на замерзшую землю. По улице вслед за санями, на которых стоял гроб, тянулись немногочисленные жители Осиновки, пряча щеки в поднятые воротники. За ними, поджимая отдавленную ногу, трусила лохматая рыжая собака. Абашеев осмотрелся, ища взглядом Таюрского.