Эдуард Тубакин - Homo Novus Extremus

Страх, заключенный в решетку сознания, вырвался буйным сумасшедшим, выгреб наружу пластилиновую кашу скромного утреннего перекуса, разгромил остатки былого хладнокровия и достоинства. Била дрожь. Не мог согреться. Кое-как справился с молнией и всеми застежками на куртке. Поднял воротник. Поймал себя на фразе, повторяемой скороговоркой:

– Отче, наш… Отче, наш… Отче, наш…

В голове же, параллельно популярной молитве вертелся дерзкий, привязчивый припев глумливой песенки:

– Арам Зам Зам, Арам Зам Зам, Гули Гули Гули Гули Гули Рам Зам Зам…

Сойдясь с таксистом в цене, достойной разве иностранных космических туристов, очутился в гулком, необустроенном фаэтоне. Понял, отчего замерзал. Куртка, рубашка под ней, джинсы, матерчатые вставки на кроссовках в меленьких, частых отверстиях. Некто изготовил огромный дырокол, продырявил одежду.

С женой не встречался ни намеренно, ни случайно. Оставил в другом городе. Разговаривал умозрительно, сонно, расслабленно, по пути на работу. Теперь благоверной было чересчур много. Тоскливо улыбался внутренней диалоговой пустоте. Ближние, тем паче, дальние окружения интересовались ими. Со дня на день ожидали увидеть вместе. На опасные вопросы, изламывался, сидел ли, стоял, не важно, искривлялся старой опрысканной деревяшкой; сколько не храни от вредителей, принудительно не опыляй, плодов не добьешься. И те, кто спрашивали, подозревали сколиоз ли, сутулость, чувствовали себя некомфортно, понимали: удачней и к месту смотрелось бы даже «не грызи ногти». Неудобно за Яшу. Отвечал невнятно, словно простудился. Однажды выдал на даче у товарища. Собрались втроем на день Победы.

Каждый из них решил отомстить целому миру по-своему. Оказалось: мстить в одиночку, адресно, штучно – тяжело, затратно. Они встретились и, объединившись, сообразили: в складчину, оптом – проще, дешевле.

Яблони в цвету, соловьи полночно заливались, серенькие, им только пением призывать самок, не то, что третьему собутыльнику, разукрашенному в грудь гордыми пролетарскими вождями. Дача давно чужая. На жену переписана, а у нее с десяток лет в паспорте «расторгнут…», пропадал в автоматах «Банго» или с иным звучным названием, где можно бесплатно Цыганкову послушать, проглотить гастритный бутерброд с тошным кофе. Порой, проиграется, идет занимать, а ему: «Эй, Степа! За прошлое, верни!» Степой и был.

В квартире не было Яшиных вещей. Подчищено. Убрано. Почаще дома надо бывать. Она, бочком, по стене, прижимая руку к левому предплечью, ощупывала тонкую ключицу, похватывала саму себя за горло слегка. Походила на заботливую суку бережно обнюхивающую, покусывающую копошащийся помет, удостоверяясь, все ли щенки здоровы и на месте. Яша хотел откровенного разговора. За многие лета совместного житья заслужил. Добрая, плохая ли весть, она всегда несет элемент неожиданности, страшит неопределенностью. Медленно вязнешь, не знаешь, до каких пор погружаться придется. Между тем фанатично, необъяснимо уверен: твердая почва должна быть. Где, когда? Нина долго мялась, отмалчивалась. Открывалась постепенно, непоследовательно, как бывает, начинаешь доставать из безразмерного кармана всякое, пока не доберешься до нужного. Выброшены бумажки с рабочими телефонами и адресами, просроченными пометками «зайти», «не забыть», «позвонить», мелочь (кто придумал желтые десятикопеечные монеты?), сломанный брелок от прежних ключей, связка этих ключей (дверной замок сменили), пластиковые дисконтные карты, бланки почтовых переводов, бумажник, сломанная сигарета «Кэмэл», шелуха от семечек вперемешку с шерстью отсыревшего табаку. Застываешь, перетряхиваешь на ладони кучерявый, жухлый крап, удивляешься. Откуда, взяться мог? Не пробовал, не баловался даже! С досады за порог выметешь, отряхнешься. И дальше по внешнему кругу жизни двигаешься, в сердцевине мысль недоуменная ворочается. Ты забиваешь, заталкиваешь, она вылезает: не курю ведь! И мучаешься, боясь выдать кому-либо глупые переживания. Исподволь проводишь собственное расследование разжалованным Коломбо: в углу рта зубочистка, косишь глазом туда-обратно, еще больше раздражаясь от привязчивой мысли, свербящей испуганным комаром. Всю ночь отбивался. Оба выдохлись. Комар пищит в надежде вырваться из глухого прямоугольника комнаты, ты – соснуть до скрежета будильника. И все-таки упорно доискиваешься, подозревая всех вокруг, пока не откроется настолько простое объяснение, что испытываешь стыд и разочарование, чувствуешь – обманули! Знать бы обманщика! Приятель с одноименной пачкой не в счет. Тычет пальцем, гогочет, поминутно спрашивает:

– Правда, ничего не помнишь?

На твое растерянное покачивание головой, ржет еще больше, Ты сам его позвал накануне. Выпили, раскурили косяк. Причем ты принимал деятельное участие по приколачиванию травки, перепортил пол пачки. Сунул руку в карман на автомате, сорвал с предохранителя растерзанную сигаретину и забыл. Через пару недель понадобилось нечто, пришлось перетрясти карманы, она рванула. Обычно забивают в гильзы с живописным изображением ударной сталинской стройки.

Опять же, зачем, если простой табак противен? По пьянке, убеждаешь сам себя. И все равно, не могло со мной случиться! Примитивное объяснение не смиряет тебя. На протяжении нескольких месяцев, ты прокручиваешь события давно минувших дней, восстанавливая по кускам разрозненные отрывочные пазлы, один не подходит, как не крути. Сдаешься. Накапливаешь годами неувязки, глупые поступки. Не совершал! В веселой компании прихвастнешь, а со мной… Будь спок: у других, похожих историй – уйма! Переодел брюки, купил новые, не важно! Тебя еще долго преследует табачная вонь, зудит бедро слева, где был тот неподъемный карман, душу теребят сомнения, хотя давно разрешены и забыты.

Нина бродит по комнате среди голых стен, глиняных горшков с денежным деревом. Вечный ремонт. Фотография в рамке под самым потолком. На ней мы на одном из бессчетных, покоренных перевалов, в лучах солнца через дышащие, острые камни. Остановилась у окна, крепко схватилась за подоконник, боясь оступиться, упасть.

– Послушай, похоже, нашла меня беда…

– Что? – спрашиваю я, и не могу понять.

Она издевается надо мной! Песню поет. Она просто поет песню!

За все восемь долгих лет мне никогда ничего подобного не говорила, если не считать: отольются кошке мышкины слезы! Неужели из ничего возник нахальный вор, укравший мою судьбу? Или вынашивался мной все эти годы, пока я чертил коды химических формул, выдумывая универсальное лекарство от всех болезней для человечества, вместо того, чтобы греть супружескую постель? В итоге ничего не добился, кроме хорошей мины в плохой игре, разорвавшей меня в клочья, осколками изуродовав правдивые зерцала родственников. Они темны. Идут стороной, не заговаривают, глядят в сторону. Мимо нищего можно пройти, медяк бросить. Возвышенно стесняясь подлой жалости, очиститься. Протираю пол локтями, коленями, давлюсь солью слез, прошу отменить свершившуюся казнь без меня, командировочного, заочно. Ты относишься к женщинам, выуживающим повышенное внимание, секс по требованию. Понимаешь, на краю отношений, я продолжаю тебя желать.