Жорди Гальсеран - Метод Гронхольма

Мерседес. Ты хоть раз в жизни любил кого-нибудь?

Фернандо. Охренительные у тебя прыжки.

Мерседес. Не хочешь, не говори.

Фернандо. Нет, почему. Ты имеешь в виду женщину?

Мерседес. Да, женщину.

Фернандо. Ммм … не думаю. Но если хочешь, я тебе признаюсь: один раз я сделал одной женщине предложение.

Мерседес. И она отказала.

Фернандо. Она согласилась. Я люблю, чтоб наверняка. Думал бы, что откажет, не предлагал бы.

Мерседес А потом ты ее бросил, так?

Фернандо. Через неделю.

Мерседес. Врешь.

Фернандо. Кто? Я?

Мерседес Ты. Я же сказала, что у меня шестое чувство.

Фернандо. Ну, если пять других у тебя на том же уровне — сходи к врачу, проверься.

Мерседес. Почему она тебя бросила?

Фернандо. Да это я ее бросил… Ладно, оставим. Я все пытаюсь понять, куда ты клонишь со своими наскоками, но, по-моему, ты еще всерьез и не начинала. Так, палишь наугад, прощупываешь. Думаешь, я расслаблюсь, и тут ты — хлоп! — застанешь меня врасплох. Не выйдет, дорогуша! Я тут столько времени торчу, что меня голыми руками не возьмешь. Давай, продолжай, только это одна потеря времени. А со временем-то у тебя туго. Того гляди, на похороны опоздаешь.

Мерседес взглядывает на часы.

Если тебе надо позвонить…

Мерседес Не надо.

Фернандо. Значит, сестра сама тебе позвонит, и очень скоро. Что ты ей скажешь?

Мерседес отключает телефон.

Мерседес. Она не позвонит.

Фернандо (несколько разочарованно) . О-о-о…

Мерседес. В чем дело?

Фернандо. Даже как-то скучно…

Мерседес. Да что такое?

Фернандо. А вдруг у меня было что-нибудь пустяковое — скажем, вынудить тебя отключить телефон?

Мерседес. Не свисти.

Фернандо протягивает руку к своему конверту и вытаскивает карточку, будто намереваясь показать ее Мерседес.

Черт!

Мерседес тянется к карточке, но раньше, чем ей удается ее схватить, Фернандо сует ее назад и бросает конверт на стол.

Фернандо. Да нет, я пошутил.

Мерседес. Нуты… Остряк.

Фернандо. Не обращай на меня внимания.

Мерседес. Знаешь, почему я осталась? Ты мне так гадок, что уж очень охота тебя вышвырнуть.

Фернандо. Твоя мать гордилась бы тобой.

Мерседес. Ты ведь сирота, правда?

Фернандо. Сирота?

Мерседес. Если бы у тебя была мать, ты бы не издевался.

Фернандо. У меня есть и мать, и отец.

Мерседес. Дай им Бог никогда не нуждаться в твоей особе.

Фернандо. Все, в чем они нуждаются, они имеют. И ты этого не тронь! Как бы я тут ни выглядел, родители для меня — святое. И думать нечего, чтоб я с ними обходился, как ты. Я уж не говорю о нынешней твоей ситуации, это вообще криминал. Я говорю обо всей нашей жизни. Я их никогда не подводил. Родители сделали для меня столько, что как бы я ни старался возвратить им хоть сотую долю, я всегда буду у них в долгу. Ты умудрилась задеть меня за живое… ты… Знаешь, почему у меня нет детей? Потому, что мне всегда казалось, что я не сумею любить их так, как в детстве любили меня. Мой отец… Ты-то маменькина дочка, оно и видать… А я вот — нет, я уличный мальчишка. Мой отец работал путевым обходчиком. Пахал на железной дороге всю свою клятую жизнь. Вкалывал круглые сутки и больше, если это возможно. Бывало, он и дома-то не ночевал, но когда приходил, то всегда с гостинцем. Пустячок. Пусть даже карамелька какая-нибудь. Но ни разу, понимаешь — ни разу! — не явился он с пустыми руками. Неважно, каков подарок. Главное — он ни на миг не забывал обо мне. Случалось, его целую неделю не было, тогда мать, накануне его возвращения, покупала бобы, прямо в стручках, и мы с ней в четыре руки их чистили, а потом она делала его любимое блюдо — бобы с чорисо. Тебе, небось, невдомек, о чем это я? В твоем-то доме, чай, бобов не ели. А мы — ели, и для меня лущить бобы вместе с матерью — был настоящий праздник. Даже сейчас мы иногда готовим ему бобы — это всегда сюрприз. И даже сейчас, когда мне стукнуло сорок, отец, бывает, возьмет меня за локоть и скажет: «Надеюсь, ты помогал маме чистить бобы?», а потом слегка щелкнет меня по лбу, будто я пятилетний. Тебе этого не понять, а я иной раз в глазах у него читаю, как он мной гордится. И мать — тоже. Но ты же ни фига не смыслишь, о чем это я. Ты отключаешь мобильник. Ты забиралась к родителям в постель, когда ночью боялась темноты? Думаешь, твоей матери сегодня не было страшно? Знаешь, что для меня самое главное? Знаешь, для чего я работаю, для чего стремлюсь сделать карьеру? Я хочу, чтобы родители гордились мной так же, как в детстве, когда я делал что-нибудь хорошее. Вот почему я не сдаюсь, черт меня подери. Вот почему я готов на все — митру там напялить или еще что, если понадобится. Хочу, чтоб родители видели, чего я достиг. А ты говоришь, я циник. Думаешь, ты тут всем нос утерла, всем показала, как ты рвешься к этой самой должности? А показала ты только одно — что ты немногого стоишь. Где уж тебе потягаться с другими в настоящей жизни, такой, как она есть — кишка тонка. Послушай меня внимательно, может, наконец, чего и усвоишь. Пробьет час, моя балованная куколка, когда у тебя зад отвиснет и титьки будут болтаться, как носки на веревке. А от всей твоей блестящей карьеры только и останется, что мизерная пенсия. Пробьет час, когда все хорошее навсегда окажется в прошлом. Этот час уже пробил для моих стариков, но у них есть я, у них всегда, до последнего вздоха, буду я, и я сделаю все, чтобы они знали: их жизнь не прошла впустую. А что останется у тебя? Да ничего. В один прекрасный день ты оглянешься назад и увидишь лишь кучу дерьма.

Фернандо пристально смотрит на Мерседес.

Мерседес. О Господи…

Мерседес плачет.

Фернандо. Ты что?

Мерседес достает бумажный платочек и сморкается.

Фернандо. Прости, это оказалось легче, чем я думал.

Фернандо берет конверт, достает оттуда карточку и кладет ее перед Мерседес.

Фернандо: Я должен был довести тебя до слез.

Мерседес читает, что написано на карточке.

Мерседес. Сукин сын!

Фернандо. Но ведь все так, правда?

Мерседес складывает вещи.

Кстати, моя мать умерла, а с отцом вот уже пятнадцать лет мы не разговариваем.

Мерседес бросает на него последний взгляд и выходит. Фернандо остается один. Он не знает, что делать.

Ну, вот собственно и все, да?… А теперь что? Выйти? Или, может, остаться и подождать?… Я следую правилам игры: сказали, кто вышел, тот выбывает. Раз так, значит, подождем.