Теннесси Уильямс - Лето и дым

Альма.Я просто думала, что, если б не твое замурзанное лицо, ты был бы очень красивым. Знаешь, почему оно у тебя такое грязное? Потому что вместо платка ты вытираешь нос рукавом, а свитер у тебя старый и вечно в грязи.

Джон (с негодованием) . Х-ха!

Альма.Вот я и положила тебе на парту платки. Я их специально так завернула, чтоб никто не догадался, что там. Чем же я виновата, что ты раскрыл коробочку прямо на глазах у всех?

Джон.Еще бы не раскрыть! А что ж, по-твоему, делать, когда у себя на парте находишь вдруг какую-то дурацкую коробку? Подождать, пока она взорвется или чего-нибудь еще? Откуда мне было знать, что там Платки!..

Альма (робко, дрожащим голосом) . Прости, пожалуйста, — так нехорошо получилось. Я не нарочно, честное слово. Я б ни за что на свете не стала делать этого, если б знала, что поставлю тебя в неловкое положение.

Джон.Чего-чего?! Слишком много чести для тебя — поставить меня в неловкое положение. Не так-то это просто.

Альма.Девочки смеялись над тобой. Как это было глупо и жестоко.

Джон.Х-ха!

Альма.Им следовало сообразить: раз у тебя нет мамы, то некому и позаботиться о таких вещах. А для меня было радостью что-то сделать для тебя, мне только не хотелось, чтоб ты догадался, кто это.

Джон.Ах-ах-ах, хи-хи-хи, ха-ха-ха! Забирай обратно! (Выхватывает из кармана коробочку и протягивает ей.)

Альма.Оставь у себя. Пожалуйста.

Джон.На кой они мне сдались?!

Она беспомощно смотрит на него. Он швыряет коробку на землю и подходит к фонтану напиться. Взглянув на нее и, видимо, тронутый чем-то в выражении ее лица, он присаживается у подножия фонтана уже не с таким непреклонным видом. Сумерки сгущаются.

Альма.Знаешь, как зовут этого ангела?

Джон.Зовут? Разве у него есть имя?

Альма.Да, я это случайно обнаружила. Вот здесь на камне вырезана надпись, но она так стерлась, что ее нельзя разобрать.

Джон.Как же ты тогда узнала его имя?

Альма.А очень просто — пальцами. Попробуй сам. Я когда прочитала, меня прямо в дрожь бросило! Попробуй теперь ты, и посмотрим, бросит ли в дрожь тебя! Ну давай! Прочитай надпись пальцами!

Джон.Скажи мне лучше, и все тут.

Альма.Нет, нет, не скажу.

Джон (снисходительно ухмыльнувшись, приседает у цоколя и нащупывает пальцами стершуюся надпись) . «В»?

Альма.Правильно, первая буква — «В».

Джон.«Е»?

Альма.Верно!

Джон.«Р»?

Альма.Нет, нет, не «Р»! «Ч»!

Джон (медленно выпрямляется) . Вечность?

Альма.Вечность! Неужто тебя не кинуло в дрожь?

Джон.Еще чего!

Альма.А я прямо вся задрожала.

Джон.На то ты и поповская дочка. Вечность. Что такое вечность?

Альма (приглушенно, сама пытаясь понять) . Это то, что остается навсегда-навсегда, когда нет уже ни жизни, ни смерти, ни времени, и вообще уже ничего нет.

Джон.Такого не бывает.

Альма.Бывает. Там обитает душа, когда покинет тело. Меня зовут Альма, а Альма по-испански душа. Ты это знал?

Джон.Ах-ах-ах, хи-хи-хи, ха-ха-ха! А ты покойников когда-нибудь видала?

Альма.Нет.

Джон.А я видал. Когда мама умирала, меня заставили войти к ней в комнату, и она схватила меня за руку и все никак не отпускала. Я закричал и ударил ее.

Альма.Неправда!

Джон (угрюмо) . Правда. Она была даже непохожа на мою маму. Лицо такое уродливое и желтое, и еще от нее противно пахло! И я ударил ее, чтоб отпустила руку. Меня еще тогда обозвали дьяволенком!

Альма.Ты просто не понимал, что делаешь. Вот и все.

Джон.Мой папа доктор.

Альма.Я знаю.

Джон.Он хочет, чтобы я учился на доктора, а я вот ни за что доктором не стану. Смотреть, как умирают!.. Нет уж!

Альма.Ты еще передумаешь.

Джон.Ни за что! Лучше уж взаправду стать дьяволом, как они меня тогда обозвали, и поплыть на лодке в Южную Америку… Дай-ка мне платок.

С нетерпеливой и робкой готовностью она подает ему коробочку с платками.

( Берет один платок и смочив в фонтане, трет себе лицо.) Теперь оно тебя устраивает? Чистое? Альма. Да!.. Чудесное!

Джон.Что?!

Альма.Я сказала «чудесное»!

Джон.Но тогда… давай поцелуемся.

Альма отворачивается.

Джон.Ну чего ты, попробуем! (Схватив ее за плечи, влепляет ей быстрый и грубый поцелуй.)

Пораженная Альма стоит, накрыв одну другой согнутые горстью ладошки.

Где-то вдалеке слышен детский голос: «Джонни! Джонни!» Джон внезапно выдергивает у нее из волос ленту и убегает с глумливым хохотом. В растерянности и обиде она оборачивается к каменному ангелу, как бы ища утешения. Наклонившись, касается пальцами надписи на пьедестале. Вступает музыка, и свет на сцене меркнет.

Еще до поднятия занавеса слышен оркестр, исполняющий патриотический гимн. Звуки гимна заглушаются время от времени треском фейерверка.

Тот же уголок парка, что и в прологе. Праздничный вечер четвертого июля, незадолго до вступления Америки в Первую мировую войну. Где-то на эстраде играет оркестр, вспышки фейерверка. Поначалу сцена освещена заходящим солнцем, к концу картины уже смеркается. Кровли, шпили и флюгера, различимые вдалеке, должны иметь металлическую поверхность, отбрасывающую на задник мягкие отблески света; когда стемнеет, в небе видны звёзды. При поднятии занавеса выходят мистер и миссис Уайнмиллер. Садятся на скамью близ фонтана. Миссис Уайнмиллер была в детстве избалованной, эгоистичной девчонкой и сохранила нелепую ребячливость и в зрелые годы, прячась за нее и оправдывая ею свою полнейшую безответственность. Знакомым жена мистера Уайнмиллера известна как его «крест».

Мистер Уайнмиллер (поднявшись) . А вот и Альма вышла на эстраду!

Миссис Уайнмиллер мечтательно жует кукурузные зерна.

Голос ведущего концерт (вдалеке) . В сопровождении городского оркестра мисс Альма Уайнмиллер, известная под именем Соловушка Дельты, исполнит песню «La Golondrina» [2] «Ласточка» (исп.) .

Мистер Уайнмиллер (снова садясь) . Представляю, сколько это вызовет нареканий.

Альма начинает петь. Голос у нее не особенно сильный, но очень чистый и страстный. Появляется Джон Бьюкенен. В этом затхлом, провинциальном болоте он— Прометей: в нем бурлит неугомонная жизненная сила, которая не может еще найти себе выхода, и, если так и не найдет, взорвет его когда-нибудь изнутри. По нему сейчас не скажешь, что жизнь он ведет рассеянную и беспутную, пытаясь утолить этим снедающее его демоническое томление; вид у него свежий, бодрый и сияющий — ни дать ни взять эпический герой. Проходит неспешным шагом мимо скамьи, на которой сидят Уайнмиллеры, небрежно коснувшись шляпы, однако не взглянув на них. Взбирается на ступеньки постамента и вглядывается в направлении эстрады. На лице его появляется заинтересованно-ироническое выражение.