Джон Китс - Эндимион

Компания охотников игривых,
Они во львиных веселились гривах.
Три дня с утра проказничали дети
И травлю затевали на рассвете,
Гоняясь в дебрях за единорогом
С копьём и звонким рогом.

Я видела Египет опьянённый
Коленопреклонённый,
И Абиссинию, что ликовала
Под резкий звон кимвала!
Вино струёю жаркой, бесконечной
Стекало в Тартар вечный!
Индийские владыки, величавы,
Склонили разом скипетры и главы,
И с неба к пастве снизошел духовный
Сам Брахма, бог верховный.
И Вакх меня позвал, мигнув лукаво,
И, побледнев, за ним пришла сюда я,
И, ныне в одиночестве страдая,
Брожу в лесу, в котором так уныло.
Поведав то, что было,
Поверь, я ничего не утаила.

Летела я, как птица,
Хотела я забыться,
Всю землю ради счастья обыскала.
Но счастье не нашла я,
Как будто сила злая
Меня к нему никак не допускала.

Теперь зову я Горе:
Приди ко мне — и вскоре
Тебя я, как малютку, укачаю.
Вчера я только, Горе,
Была с тобой в раздоре,
А ныне я в тебе души не чаю;

Одна, совсем одна я!
Другой родни не зная,
Лишь Горю доверяюсь одному я:
Его я снова, снова,
Как друга дорогого,
Как матушку, как брата, обниму я!»

Пропев, она вздохнула сокрушённо,
На мир земной взглянула отрешённо.
Эндимион молчал, и долгим взором
Следил за нею; и печальным хором
В дубовых кронах ветры распевали,
И нежностью своей напоминали
Они о гимне бархатного лета.
«Ужели смог я выслушать всё это? —
Эндимион воскликнул. — О, сирена!
Пленен тобой, — не вырваться из плена!
Но остается только восхищённо
Тебе служить коленопреклонённо,
Забыв о том, что свыше мне дано
Уменье мыслить, — слышишь, мыслить! Но…
Лишиться мыслей? Заласкай за гранью,
Где, ангел, места нет воспоминанью;
Глаза тревоги, налитые кровью,
Закрой от бедствий, защити с любовью,
И полдуши убей, — но я вдвойне
Восчувствую — оставшейся во мне!
Безумен я, желанья в беспорядке.
Пусть эти щеки, что нежны и гладки,
Меня излечат, муки утиши,
А это что, любимая, скажи?
Твоя рука? Не может быть! Нет — может…
И — грудь твоя. Ах, как она тревожит!
Позволь уснуть на ней. Молю я снова:
Дай поцелуем слезы снять! Хоть слово
Шепни в ответ, чтоб я почуял вскоре,
Что я — на этом свете!» — «Горе! Горе!
Эндимиону — горе! Где он ныне?» —
Послышалось, как будто здесь в унынье
Жалел о чём-то некто умиравший.
Когда же глас утихнул прозвучавший,
Тень двинулась, как туча грозовая.
Когда стрела взлетает роковая,
В лесу трепещут вяхири; так в дрожи
На голубков разительно похожи,
Она и он, прильнувшие друг к дружке,
Несчастья ждали. Вдруг из-за верхушки
Сосны столетней вылетел Меркурий
И, словно бы преследуемый бурей,
Стремительнее града пал на землю,
Но, ни на миг покоя не приемля,
Он только жезлом к дёрну прикоснулся
И тут же в небеса к себе вернулся.
И вспыхнули весёлые зарницы,
И лебеди, две царственные птицы,
На озеро явились ниоткуда
И, усугубив истинное чудо,
Нырнули въявь, но вынырнули сразу
И поднялись, невидимые глазу,
И тут же стали парой вороной,
Крылатою, волшебной, неземной.
Он на коня подругу посадил,
И для себя другого укротил,
И к высоте орлиной устремились,
И, словно две росинки, испарились
С румяных уст блистательного Феба.
И холодом на них дохнуло небо.
Но что им страх и холод небосвода,
Когда за ними — песня и свобода
Летят вослед без устали. Внемли
Мне, Муза дорогой моей земли!
Скажи, ответь, а есть ли вдохновенье
В душе моей? О головокруженье!
Помогут ли распахнутые крылья
Подняться ввысь? Не рухну ль от бессилья?
Я, видя эту скачущую пару,
Уверен ли, что мысли хватит жару
Рассказ продолжить без твоей подмоги? —

От скакунов, летящих без дороги,
Их тени источают фимиамы,
Они летят, крылаты и упрямы,
Но с каждым взмахом — тише, тише, тише:
Угас огонь, который дан был свыше.

В пурпурной дымке мнилось: тучи, тучи,
Как будто ветви ивушки плакучей,
Вокруг луны развешаны Зефиром, —
А это Сон в подушках плыл над миром.
Впервые чуял он, мертворождённый
Во чреве старом ночи, осуждённый
На горечь одиночества, — впервые
Он чуял утра проблески живые
И ведал в глубине своей души:
Красивейший из юношей, — в тиши, —
Еще и мышь летучая не вспрянет
От зимней спячки — и бессмертным станет
В чертогах Зевса, у подножья трона,
И дочь Властителя возьмёт он в жены…
Сон направлялся ко вратам небесным.
Хотел он внять мелодиям чудесным,
Исполненным во славу новобрачных,
И вновь в пещерах затаиться мрачных.
Сверкали аметисты, млели розы,
Однако, сквозь пленительные грёзы
Не без труда провиделось воочью
Расплывчатой картины средоточье.
И, вглядываясь в форму без движенья,
Герои наши напрягали зренье,
Как мы на речке, наблюдая с ивы
Угря сереброзарного извивы,
Или когда сквозь муть над косогором
С вершины Скиддоу мы жадным взором
Глядим в долину в трепетной надежде
Тот милый дом, где мы бывали прежде,
Увидеть в дымке дальней перспективы.

А вороные, огненно-ретивы,
Сверкнув очами, шеи опустили,
Стремительный полет остановили,
Потом в тумане крылья распахнули,
Вздохнули тяжко, замерли, уснули…
Эндимион с возлюбленной своею
На этих крыльях спали, тихо рея
В пространстве тусклом, — медленны, как льдины
Полярной нескончаемой равнины.
И снится дивный сон Эндимиону.
Он — в небесах; и боги благосклонны,
И гордые павлины здесь покорно
С его ладоней склевывают зерна.
И Фебов лук подъемлет он впервые,
И яблоки он ищет золотые.
Паллады щит он трогает — и смело
Пытается Юпитеровы стрелы
Заворожить. Но — тщетно. Напевая,
Свой кубок, переполненный до края,
Протягивает Геба. Он питьё
В блаженстве пьёт, и славит он её
И светозарные целует руки…
Он в рог трубит. — К нему при первом звуке
Слетаются Зима, Весна, и Лето,
И Осень, и с рассвета до рассвета
Танцует славная четвёрка эта
С Часами призрачными. — Звуки горна
Просторно разливаются, задорно
Танцорам задавая ритм. — В тревоге
«Что это?» — вопрошает он. — «О боги! —
Звучит ответ. — Не понял ты? Как странно!
Ведь это подает сигнал Диана!
Да вот она!» — Он поднимает взоры:
Она! — Прощайте, небеса и горы!
Прощайте, все страдания отныне!
Лишь ты, любовь, останься! — И к богине
Он устремляется и вдруг… проснулся,
Но кажется, что сон к нему вернулся:
С улыбками вокруг него — о небо! —
Толпятся боги. Вот смеются Геба
И Феба. Улыбнувшись им блаженно,
Эндимион проснулся совершенно.
Он чувствует дыхание любимой…
Гордец, стремивший лёт в зенит незримый,
Но, опалённый жаркой высотой, —
Сражён такою не был немотой,
Что пережить пришлось Эндимиону,
В котором, как к наследственному трону,
Рвалась душа к возлюбленной прелестной. —
Ужели наяву сей миг чудесный!
И он поцеловал её, и разом
Красоты все забыл влюбленный разум,
И в памяти осталась только Феба.
И, попросив прощения у неба,
Опять Эндимион тепло и нежно
Взглянул на прелесть спавшей безмятежно
И за руку во сне его державшей.
И он губами вновь коснулся спавшей,
И удалилась плачущая тень…
«Постой, богиня, яркая, как день! —
Вскричал Эндимион. — Скажи, благая:
Живу я сердцем, хитрости не зная,
За что ж погружено оно во тьму?
За что ж столь мало радости ему?»