Джон Китс - Эндимион

Почему
Ты в столь печальном месте задержался,
О, путник? Ты устал, иль то прервался
Алмазный путь, повиснув без опоры
Под звёздами? Ты обращаешь взоры
К земле, взывая громко о подмоге
К Юпитеру! — да, он устал в дороге,
Путь оборвался, и Юпитер грозный
Прислал орла, мольбою тронут слёзной,
И благодарный странник, взятый птицей,
Расстался с этим краем, как с темницей.
И — полетел отчаянно с вершины.
Как лот, которым меряют глубины;
Он с облегченьем рухнул в неизвестность.
Наполнив ароматами окрестность,
Торжествовали розы, асфодели.
Пещерки среди мхов густых темнели
И с высоты орлиного полёта
Зелёные напоминали соты.
Эндимиона в этот райский сад
Орёл принес и полетел назад.

Эндимион лежал на ложе мшистом
В жасминовом убежище душистом,
И счастье у него над головою
Летело гесперидовой тропою.
Он слушал тишину проникновенно —
Как музыка бывает совершенна!
И сколь священ росой умытый мир! —
На каждое дыхание эфир
Согласьем отзывался. — По зелёной
Тропинке он прошёлся, изумлённый
Идеей неожиданной: «И всё же, —
Он молвил, — одинок я. Для чего же
Здесь чувствам быть, когда они умрут,
Как музыка в пустыне, отойдут,
А их потом и эхо не вспомянет?
Ужели то же и со мною станет?
Но я пока бессмертен! Ах, как мне бы
Узнать хотелось, где, любовь, ты! В небе
Перед вратами утра в танце кружишь?
Иль с дочерьми Атласа небу служишь?
Ты дочь Тритона, коему так любо
Музы?кой полнить раковины-трубы?
Иль нимфа ты — и предана Диане,
Что, для забавы, сидя на поляне,
Венки свивает? Всюду и везде
Найду при солнце иль ночной звезде
Твои объятья; заявлюсь к Авроре
И выхвачу из свиты; если в море
Лететь мне чайкой, птицею надменной,
Возьму тебя из колыбели пенной,
Пастушкой будешь — изомну все юбки,
На листья брошу, искусаю губки.
Ах, чем сильней мечту мешаю с былью,
Тем яростней терзаюсь от бессилья.
С любимой быть хотел бы и во сне я.
Приди, мой сон! Пока пребуду с нею,
Сбей одиночество моё со следа». —

Лишь вымолвил — и вот она, победа:
Сон торжествует… И Эндимион
Побрёл во тьме, и свет увидел он,
И вышел на поляну с мягким мохом,
И бросился в него с блаженным вздохом.
До пояса Латмиец обнажился.
«О, Купидон, как здесь я очутился?» —
Спросил он. — И последовал ответ:
«Я слышу, слышу! Мой тебе привет!»
О, Геликон, пристанище Гомера!
Струится твой ручей, не зная меры,
На эти строки, полные печали.
Стихи мои возвысятся — и дале
Влюблённых воспоют, — так над потомком
Пропел бы жаворонок; но потёмком
Твоя, увы, охвачена вершина;
Туман покрыл — печальная картина —
Источник твой; великие Поэты —
О каждом Музы сделали пометы
В блестящем свитке бога Аполлона.
Иную зрим картину небосклона:
Мир долг исполнил. Худшее — случилось,
Поэзии светило закатилось.
Но любящие — любят. В наше время
Бессмертных перьев, как былое племя,
Мы в слёзы их не в силах погрузить.
Давным-давно решила расспросить
Их тишина: а как всё это было?
Давным-давно их страсть соединила
И времена давным-давно вдали,
Когда в слова рыданья перешли,
Когда заговорили два потока:
«Друг ведомый Неведомый! Без срока
Хочу тебя и жаждать, и впивать я.
Ужели не навек твои объятья?
Ужели поцелуи — не навеки?
Ужель не вечно будут эти веки
Подрагивать от моего дыханья?
Ужели суждено нам расставанье,
И ты уйдёшь и пропадёшь без вести,
Меня оставив здесь, на прежнем месте,
В безумном одиночестве? Но что же
Молчишь ты? Это правда? Нет? Так кто же
Нас разлучить посмеет, не пойму,
Коль ты того не хочешь? Обниму
Тебя ещё, ещё… Каков ты есть,
Элизиум, когда нас перенесть
С любимою не можешь к звёздам вечным, —
Когда и ты слывешь не бесконечным?..
Волшебница! Объятьем небывалым
Клянись, и царственным лица овалом,
Коралловыми поклянись губами
И этими молочными холмами,
Вином нектарным поклянись и страстью…» —
«Возлюбленная Ида! Вот несчастье!
Его душа покинет нас… О чудо!
Как любит он меня! Везде и всюду
Где музыка любви ни раздаётся,
И кровь его в таком же ритме бьётся!
Скорей проснись, не то умру от муки,
Скорей проснись, не то в смертельной скуке
Часы пройдут! Пускай от летаргии
Избавят заклинания благие!
Но чую, неподъёмно это бремя.
К тебе прильну устами я на время,
Пока в нас ток любовный не разлился.
Любимый мой! Проснись! Пошевелился?
Я так люблю, как и сама не знала.
Покой души разлука отнимала.
Но мы расстанемся… К чему лукавить?
Я к звёздам не смогу тебя доставить.
И не стыди — не стану я твоею,
И не стенай, не то я покраснею
И небесам открою свой секрет.
Уже открыла! И теперь в ответ
Олимп меня преследует жестоко:
Минуты не проходит без упрёка
И без насмешки над моей судьбой.
Зачем? Чтоб мир забыл о нас с тобой?
Но кто сказал, что жить, любить — постыдно?
Мне страшно, и Олимпу это видно.
Но может быть, он всё-таки смягчился.
Мне страшно, страшно! — Ужас ополчился
Так явственно: Минервы отвращенье,
Юпитера укор — и нет смущенья
Пред чистотой, и нет ко мне любви
У купидонов, и дворцы мои
Пусты наполовину, гимны вялы.
Любить — что это значит? Я б слетала
С тобой туда, в пределы сил небесных,
Для ласк твоих — и долгих, и чудесных.
Клянусь тебе, — я с правдой не в разладе, —
Что я умна, что нет ума в Палладе.
Любила ли она, как я, не знаю,
Однако лишь одна я, полагаю,
Столь целомудренна. Она вздыхала,
Когда власы я перед сном чесала
Так безучастно. И была я странной
Голубкой одинокой и туманной;
И гнёзд я не свивала. Но, целуя,
Мир хладнодушный убедить хочу я,
Что страсть — бессмертна; вознесу я вскоре
Тебя до неба; там, в его просторе,
На лето каждое у водной глади
С тобою скрывшись в лиственной прохладе,
Я стану, милый, о небесных странах
Повествовать в историях пространных.
Моя любовь раздвинет все границы!
Дай слиться нам, о, дай соединиться
Двум нашим голосам в момент рожденья;
Сплетёмся… Ах, словесные сужденья
В устах людей столь грубы и ничтожны!
Лепечущее небо непреложным
Твоим словам, желанный, научу:
Они мне — слаще лютни… Как хочу
Твоей любви, но сколько горя, горя
В глубинах счастья скрыто, словно в море,
Эндимион!» — Затем её рыданья
Ослабли, смолкли, и ответной данью
Его обеты вслед её обетам
Послышались…

Погоревать об этом
Во имя правды — мог бы только тот,
В ком эта страсть великая живёт.
Случилось это вдавне, а не ныне.
Об этом лесу нашептал в кручине
Пещерный ветер. Лес поведал в дрёме
Всё это озеру, когда в истоме
Поэт у опрокинутого неба
Скитался в поисках кумирни Феба.
Он в озере купался с наслажденьем
И вышел, и, охвачен вдохновеньем,
Он дал напеву полную свободу,
Он пел неравнодушному народу,
И, слушая легенду, стар и мал
Поэту с наслаждением внимал.
Внимают ей и звёзды-часовые.
Кто эти строки слушает живые,
Судить себя обязан без боязни,
Чтоб сердцу не сгореть от худшей казни,
От ужаса, что поздно или рано
Оно добычей станет урагана.
Здесь голос посторонний не витает,
Здесь голос посторонний пропадает,
Он тает эхом — тает, уходящий…
Красавицею был покинут спящий
Эндимион. — Он спит и видит сны. —
Таков обычай бурной глубины.