Джон Китс - Эндимион

О где ты, Цинтия? Где обитает,
В зелёной ли, в серебряной беседке,
Твоя краса? Ты плачешь… слёзы едки
Из-за того, кто сам в тебя влюблен,
И слёзы льет, — и ты сама, как он,
Вздыхаешь… Виден свет во мраке ночи,
Что излучают Весперовы очи.
Ужели то — любовь? Она — она!
Но как она несчастна, как бледна
На бесконечной сини Посейдона!
Однако отчего морское лоно
В любовных блестках? Сыплют их деревья,
Как будто волн великие кочевья
Зачаровать решили. С давних пор
Способен приласкать влюбленный взор
И сверху вниз лететь в водовороты,
И, по пути заглядывая в гроты,
Пугать акул с восторгом безоглядным,
Слепить глаза им светом беспощадным.
Не знай же, роскошь, ни конца, ни края!
Живи, любовь, наставница благая
Блужданий странных! Где бы красоте
Ни обитать — внизу, на высоте,
В воде, в горах, во тьме или при свете, —
Ты — проводница лучшая на свете!
Ты сил Леандру прибавляешь, фея,
Через Аид ведешь певца Орфея,
Ты умягчаешь грубого Плутона,
Ты лунный свет вонзаешь с небосклона
В морские воды — и зовёшь в тоске:
«Эндимион!»

На золотом песке
Нашла Латмийца бедная Луна,
И яркий свет умерила она,
Заметив, как он бледен. И при звёздах
Вдохнул он с наслажденьем свежий воздух,
И оживился; свой закончив путь,
Меж раковин прилёг передохнуть
И сладких брызг попробовать с улыбкой,
Что выбили ему из глади зыбкой
Рыбёшки шаловливыми хвостами.
И вот Аврора светлыми руками
Сняла с востока розовые шторы
И воздух обмахнула ими, взоры
Бросая мягкие; и через море
Шагнуло утро; ветер на просторе
Дохнул, и, вспыхнув, точно огонёк,
Эндимион, как прежде, одинок,
Продолжил путь.

Он долго шёл, и всё же
Повсюду видел он одно и то же:
Вокруг пространство пенилось — мертвее,
Чем сказки и фантазии Морфея:
Заржавленные якоря и латы
Воителей, погибших здесь когда-то;
Был руль галерный брошен с небреженьем;
Валялась ваза там с изображеньем
Истории, отмеченной забвеньем, —
В ней бражники не видели напитки
С Сатурновой эпохи; гнили свитки,
Написанные языком небесным
Перволюдьми земли; в тяжеловесном
Строю скульптуры грубые стояли
Напоминанием о Никте. Дале —
Скелеты человека, обезьяны,
Слона, орла, скелет Левиафана.
Не убери их вовремя Диана,
Эндимион скончался бы от страха,
Но от её спасительного взмаха
Он ожил и пошёл неторопливо,
Вникая в бесконечные извивы
Своей души, охваченной пожаром.

«Скажи, Луна, наверное, недаром
Меня тревожишь ты? Ещё ребёнком
Я не закатывался плачем звонким,
Когда смеялась ты. Меня, как брата,
По небесам водила ты когда-то;
И яблок я не смел нарвать, бывало,
Пока ты щёки им не охлаждала;
Молчал ручей, не пели водопады,
Пока не ликовали наши взгляды;
Зазеленеть и лес не мог вовеки,
Пока твои не поднимались веки;
И не решался начинать я сева,
Пока не просыпалась ты, о дева;
Я помню: в пору летнего цветенья
Одна ты моему внимала пенью,
К моим цветам росистым поспеша.
И песня не бывала хороша,
Пока тебя не славила. Все боли,
Все радости свои — твоей лишь воле
Я научился подчинять сызмлада.
Я повзрослел, но всякая отрада
Тебе посвящена в моем сознанье;
Гора — долина — древнее сказанье —
Река — струна — застольная беседа —
Лихой скакун — блестящая победа —
И подвиги великие — и пляски —
И звук рожка — и пир — и женщин ласки, —
Всё это — ты, Владычица Ночная!
Торжественная песня и шальная —
Всё это — ты! В минувшие года
Я грезил о бессмертии, когда
Великая Природа, как могла,
Лелеяла мой сон и берегла.
И вдруг любовь пришла ко мне, Светило,
И бездна счастья душу поглотила.
Пришла любовь, и твой померкнул свет.
Но — не совсем: ты шла за мною вслед,
Владычица, и ныне с новой силой
Довлеешь мне. Молю тебя, помилуй!
И зренья не лишай меня, кумир,
По-своему взглянувшего на мир!
Прости за то, что мысленно с тобою
Расстался я, чтоб жить своей судьбою! —
За то, что славлю я с недавних пор
Не только твой серебряный убор!»
Внезапно страх покрыл, как полог снежный,
Покрыл и заморозил тонкий, нежный
Росток его страдающей души:
Он в небе не увидел Госпожи!
Но тут же с удивлением во взгляде
У океанской изумрудной глади
Он старика заметил на скале.
В ногах у старика и на земле —
Сплошь водоросли бурые лежали.
Он в синем был плаще, что покрывали
Таинственные знаки; и казалось,
Что магия вздыхала и скрывалась
В тяжёлых складках. Это были знаки
Затишья, шторма, шёпота во мраке,
И берега пустынного, и грота,
Песков зыбучих и водоворота.
И были в знаках скорость и движенье,
Скольженье, погруженье и круженье.
Кита, что обозначен в виде точки,
Там видели в природной оболочке
При взгляде на символику; а рыбы,
Малютки-рыбы, показать могли бы
Устройство глазок. И Нептун-владыка,
И свита вся, от мала до велика,
На синем одеянье красовались.
Морские девы томно извивались.
Жемчужный посох был у старика,
Над книгою склонённого. Пока
Читал старик, Латмиец терпеливо
С почтеньем ждал. Часы неторопливо,
Как облака над морем, плыли, плыли…

И старец поднял голову, и были
Черты его безжизненны. Похоже,
Он ничего не видел. Только — что же? —
Внезапно он очнулся, брови вскинул,
И словно два волшебных плуга двинул,
И те вспахали ясное чело.
Он улыбнулся — весело, светло,
Как будто возродил душевный пламень,
Как будто отвалил тяжелый камень,
Когда свершил немыслимое дело,
Не знавшее ни меры, ни предела,
О коем был не в силах и не вправе
Поведать и задумчивой дубраве.
Он бодро встал, забыв свои лишенья,
Сорвал с себя морские украшенья,
И молвил он, и эхо повторило:

«Придёт ко мне утраченная сила!
И я усну спокойно, без кручины,
И на лице разгладятся морщины,
И молодым я стану снова, снова!
Клянусь, Нептун, пронизан до основы
Я новой жизнью! Знаю: вскоре, вскоре,
Расставшись со змеиной кожей горя,
К сиренам поплыву я длинновласым,
И буду я внимать им, сладкогласым.
Потом гигант возьмет меня за руку, —
Он у ключей Сицильи терпит муку, —
Потом на север полечу ледовый,
И вознесёт меня фонтан китовый
На облак чёрный; и в провал бездонный
На молнии отправлюсь разветвлённой,
И твердь пробью, и сердцем возликую,
Как окажусь по сторону другую!
Я счастлив! Сестры, — вы, которых трое
Спасибо за послание благое!
Я славлю всех богов, причастных к чуду,
За то, что старцем больше я не буду!»

Латмиец страх почувствовал в избытке,
И жарко молвил он, как будто в пытке
На дыбе смертной бился, умирая:
«Неужто здесь, в холодном этом крае,
Я встречу день, когда мой рок со мною
Расправится полярною волною?
Иль на песке застынут отпечатки,
Свидетели последней нашей схватки?
Иль, может, смерть порвет меня на части,
Предаст огню гееннскому и пасти
Своей огромной рыбы чародейской?
О, гнусный ад! О, промысел злодейский!
Ужель сгорю? О нет, в борьбе с геенной
Я докричусь до неба непременно!
О Тартар! Мнится, только что, сейчас
Я обнимал её; любимый глас
Был сладок, словно плод; и губы девы
Лобзал я лишь недавно. Где вы, где вы,
Снопы былого счастья? На стерне
Поникли вы, и сам я в тишине
Целую ноги смерти. Свой привет
Ужели не пришлёт любовь? На нет
Он свёл бы силу чары окаянной.
Клянусь оленем, вскормленным Дианой,
Любовь… уже идет издалека…
Какое дело мне до старика!» —