Джон Китс - Эндимион

Он пробудился от безмерной боли:
То горе той, что не было здесь боле,
Его не оставляло. И в печали
Он сел на край постели. Что же дале?
Главу понурив, он почуял вскоре,
Что снова одинок в беде и в горе.
Любви безумье он познал вполне.
Стонал, как лев в неволе, в западне.
Но против звёзд, застывших в осужденье,
Вести грубоголосое сраженье
Устал — устал и ныне хочет мира.
Эолова в душе играет лира.
И страсти пролетают стороной.
Он хочет меланхолии одной.
Не пьёт он удовольствие из кубка.
Любовь отныне — скромная голубка.
И омрачил он светлое чело,
И встал с постели — вяло, тяжело.
Он замечал небрежно и вполглаза
Такое, что смутить могло бы сразу
И змей Алекто; слышал еле-еле
Он песню, что была на самом деле
Прекраснее мелодии Гермеса;
Но вдруг увидел, выходя из леса,
Огромный грот; высокие аркады
Жемчужин украшали мириады,
И раковины, витые с манером,
Все разные — и формой, и размером.
И было там убежище от шторма:
Для брачных игр и в поисках прокорма
Киты сходились там. В ручьях глубоких
Пыхтела тьма существ зеленобоких.
И вот он сел среди чудес прохладных
И вспомнил в размышленьях безотрадных
Всё прожитое — с самого начала
До дня, когда толпа его венчала
На трон пастуший; встал перед глазами
Дворец его, что окружён лесами;
И вспомнил он пиры в огромном зале,
Всех девушек, что там перебывали,
И всех друзей, и всех соседей местных,
Что жительствовали в лесах окрестных.
И вспомнил он решительные планы:
Перенести пастушеские кланы
В век золотой; и вспомнил праздник Пана,
И скорбь сестры; и все припомнил страны,
Что видел до сошествия на землю,
Пока любовь, кипя и всеобъемля,
Его не охватила. — «Ах, не след
Тому, в чём удивительного нет,
Дивиться доле. Я до сердцевины
Ей в душу вник, а прочие глубины —
Мелки; увы, духовность — умерла.
На месте том сегодня — тук, зола,
В которых, корни укрепив земные,
Плоды я воздымаю золотые
Поближе к небу. Свет, который сможет
Столь ярким быть, что зренье уничтожит
Орлов Олимпа, — как неразбериха
В родне хаоса, темен. Тихо! Тихо!
Здесь раковины мысли повторяют?
Иль мысли — звуки? Тают, умирают,
Сошли на нет… Чу!» — Он подставил ухо,
И здесь гуденье донеслось до слуха.
Оно росло; и вдруг из-под земли
Ударили фонтаны невдали.
И в два потока, шумных и туманных,
На скоростях безумных, ураганных,
Они, шипя, ушли в кремнистый свод,
Затем, упав с немыслимых высот,
Рванула вниз отчаянная влага,
Как два гонца, которым лишь полшага
Осталось до победы… Струи пали
И буйно меж камнями запетляли.
Следил Эндимион — как два ребёнка,
Ручьи бежали звонко, вперегонку, —
Следил, следил — и отвлекался в думах
От разрешенья тайн своих угрюмых.
Он думал о блаженстве прежних дней…
Но что это? Музы?ка всё сильней
Сбивает с мысли. Что? Зачем? Откуда?
Так древо шепчет, родом не отсюда,
Не из пещеры. Словно заклинанье:

«Что, Аретуза, боязливой ланью
От ласк моих бежишь? Зачем, Диана,
Её мольбе внимаешь ты? Вкруг стана
Её кружусь, стараюсь так и эдак,
Чтоб рухнула в источник напоследок.
С журчанием бегу по коже гладкой,
Меж губ её и век теку украдкой.
Ласкал я локон солнечноволосый,
Стекал я долу, покидая косы,
Я ручейками любящими крался,
Я на плечах лилейных задержался,
Я груди соблазнял, и соблазнялся,
И соблазнился! — Ныне при скольженье
Дается с болью каждое движенье.
Стой! Пощади! Давай побудем ныне
С тобою на цветочной луговине,
Где был пленен я». — «Прочь! Иль, бог ужасный,
По воле госпожи моей прекрасной
Твои ключи умрут. Не надо лжи!
Откуда только силы, подскажи,
Я набралась, Алфей, для обольщенья?
Уйди, уйди, не приводи в смущенье
Желаний сокровенных. Если, милый,
Склоню я волю перед этой силой,
Произойдёт великое несчастье.
О, Ореада! Если б те же страсти
Тебя терзали, нынче ж, не горюя,
Преступницей бы стала я. Горю я
И содрогаюсь. — Ах, отхлынь, теченье!
Алфей! Очарователь! Завершенье
Я в чувстве каждом прежде замечала.
Река незамутненная журчала,
Дышали бризы, фрукты созревали.
Я струй твоих коснулась; омывали
Они меня предательски; и с кровью
Неладное соделалось. Любовью
Зовёшь ты это? Гадко, нету мочи!
Боюсь, что боле не сомкну я очи
Под песенки дрозда. О, душный страх!
Уйди!» — «Как мягко отчитала — ах! —
Меня ты, Аретуза! Брег тенистый
Покинув, опустись в поток мой чистый,
Отдайся чувству и не бойся гнева
Богов сердитых, ибо к нам, о дева,
Другие боги тут же прилетят
И крыльями закроют, защитят.
На вздохи, что роняешь ты так тяжко,
Бальзам росы позволь пролить, бедняжка!
Не бойся, нимфа: страсти — не обуза.
Сама Диана страждет, Аретуза!
Так осчастливь! Мы из пещеры сонной
Взлетим на небеса, в предел бездонный.
Я покажу тебе морской простор
И мой источник, скрытый с давних пор
Вблизи лесов Аркадии счастливой,
И мой поток, холодный и бурливый,
У мшистых скал. Где зелень всходит бурно,
Во тьме, скромней изгнанника-Сатурна,
Люблю бродить. На чудных островах
Вкушаю мёд. О, сколько же в цветах
Роится пчёлок, дева, — мириады!
Ты лучший мёд отведаешь, наяда!
Там летними ночами воскуренья
Окутывали б наши сновиденья…
Довольно, впрочем, праздного глагола.
Вот-вот угасну под лучами Сола,
Умру, проглоченный песком голодным». —
«Увы, Алфей, я в горе безысходном:
Тут роком неизбежным и холодным
Передо мной стоит сама Диана». —
«О, Аретуза! Поздно или рано,
Охотница…» — И здесь в мгновенье ока
В долину зла упали два потока.
Эндимион прислушался: но внятно
Проговорило эхо многократно
Лишь имя Аретузы. И у края
Он молвил, глядя в бездну: «Умоляю,
Моих скитаний светлая богиня,
Надеждой светлой заклинаю ныне:
Храни влюбленных от беды-ненастья,
Пошли им счастья на равнине счастья!»

О, гордецы! Сверкают их короны
Фальшивым блеском. Отворят загоны,
И блеющее стадо их сует
Траву съедает, изводя на нет
Людские пастбища. — Какое горе!
А то, бывает, с тупостью во взоре
Глядят на подожжённую лисицу,
Что опаляет спелую пшеницу
Надежды нашей. От совиных глаз
Впадают в страх — но прежде и сейчас
Им дарят люди красные одежды,
Меж тем как венценосные невежды
Себе же аплодируют, и любы
Им эти одуряющие трубы,
И пушки, салютующие разом,
Что мощно оглушают слух и разум,
Подобно тучам, что во время оно
Над стогнами гремели Вавилона,
Упрёки на халдеев извергая.
Ужель везде лишь маска золотая
Величье воплощает? — Не везде:
Величье там, где к трону и к звезде
На крыльях терпеливых вдохновенных
И чудом волхвований неизменных
Выносит нас. Мы царствуем, пока
Нас лестница ведёт под облака,
И мы восходим, наблюдая внове
Вселенную в её первооснове,
Где сонмы Сил над Роком древнегубым
Священный дух со рвением сугубым
В огне, в воде, в эфире берегут.
Как молчаливый храмовый сосуд,
Они хранят любое время года.
Но нам немногих явлена природа
Таких, что украшают небосвод,
Таких, чья щедрость руку подаёт
Церере нашей, — чувства наполняя
Духовным счастьем; точно так, до края
И пчёлы мёдом наполняют соты.
Клянусь враждой, в которой сводят счёты
Ничто и Мирозданье, Аполлон,
Что эти Силы — даже легион —
Слабее, чем Сестра твоя младая.
Приходит ночь, и, ярко расцветая,
Сестра твоя с улыбкой мягкой, скромной
На трон садится, словно он, огромный,
Не ей принадлежит, и ты, Поэт,
Не ею очарован был, и свет
Не лили звёзды, ожидая вместе,
Пока Сестры послания и вести
К ним не придут в сандальях серебристых.
Луна! Ты тени патриархов истых
В дубравах древних повергаешь в трепет.
Луна! Еще сильней блаженный лепет
Ветвей старинных при твоем вниманье;
Мир не умрет: ему твоё лобзанье
Дарует жизнь; и в сновиденьях странных
Телицы грезят о больших полянах;
И горы поднимаются: им надо
Добиться от тебя хотя бы взгляда.
И есть убежище; была б ты в силе,
Твои глаза б его благословили,
Но плотны плющевые перевитья,
И королёк, лишь глядя из укрытья,
В тебя влюблён. Даруешь облегченье
Ты устрицам: ведь при твоём свеченье
Спокойнее им дышится и спится
В домах жемчужных. Верность без границы
Тебе хранит великий Океан.
Богиня Теллус чует, как титан
Чело в неё с ворчаньем упирает.