Бурятский эпос - Гэсэр

Потом они все — боец к бойцу,
Двинулись к Абая Гэсэра дворцу.
Но тут
Тридцать три батора,
Триста тридцать три воеводы,
Три тысячи триста тридцать три оруженосца,
А все они молодцы и гвардейцы,
Во дворце расположившись после похода
Начали роптать:
«Да что же это на свете делается.
Всех несчастий для края изобретатель,
Черный изменник, коварный предатель
Хара-Зутан-Ноен,
Жив, здоров, где-то прячется он.

С первого взгляда его — убить,
С первого шага его — прострелить,
Как только поймаем его — повесить,
Как только покажется — к земле пригвоздить».

Вскакивают они на своих коней,
Едут они Хара-Зутана искать.
А Хара-Зутан, смерти бледней,
С испугу начал даже икать,
Тоже вскакивает на коня,
На стрельчато-синего жеребца,
Да где же спрячешься среди дня,
Нигде не спрячешься кроме дворца.

Поняв, что ничто уж ему не поможет,
Как бы ни был он и хитер и умен,
Прибежал в Гэсэру с душою ложной,
Упал перед ним на колени он.

— Пожалей, — Гэсэру он говорит,—
Пощади, — Гэсэру он говорит.—
Дай мне еще на свете пожить,
Верой, правдой буду тебе служить.
Не гони меня, а спаси меня,
Ведь мы с тобой как-никак — родня.

Поглядел Гэсэр на Хара-Зутана,
Поглядел он в окно из дворца, а там
Все тридцать три батора дружным станом,
Все воеводы и оруженосцы
За предателем гонятся по пятам.
Ворвались они в покои своего хана,
Требуют выдачи Хара-Зутана.

— Мы, — говорят,—
За ним по пятам гнались,
Негде, — говорят,—
Было ему спастись,
Все селенья, — говорят,—
Мы обшарили,
Все окрестности, — говорят,—
Обыскали,
По его следам мы направились,
И сюда теперь прискакали.
Спрятался он где-то здесь во дворце,
Его следы мы видели на крыльце.

Очень баторы сердятся,
Зубами баторы скрежещут,
Перед ханом своим Гэсэром
Глазами вращают зловеще. —
Ты предателя, — говорят, —
Спрятать стараешься,
Ты изменника, — говорят,—
Укрыть собираешься,
Вместо того, чтобы его убить,
Ты зачем-то его спасаешь,
Вместо того, чтобы на куски изрубить,
Ты зачем-то его выручаешь.
Делать так нам, хан, не годится,
Сами будем с тобой мы биться.
Наши стрелы твоих не тупее,
Постоять за правду сумеем.
Наступают они на великого хана,
Требуют выдачи Хара-Зутана.

Абай Гэсэр, не произнося ни звука,
Показывает баторам правую руку,
Свою правую, свою верную
Показывает им ладонью кверху.
Глядят баторы и каждый из них дивится,
Спрятался Хара-Зутан у Гэсэра в мизинце.
То сидит он там, то бегает, скачет,
То кланяется, то ползает и плачет.
Бегает он там человечком черненьким,
В мизинце Гэсэра ему просторненько.

Баторы,
Не зная как быть,
Вокруг толпятся,
Но палец Абаю Гэсэру отрубить
Они никак не решатся.
Зубами они сильно скрежещут,
Глазами они вращают зловеще,
Кричат, ругаются, а между тем,
Уходят от Гэсэра ни с чем.

После этого
Хара-Зутан-Ноен,
Гэсэром от рассерженных баторов спасен,
С душой двойной, с душой своей черной,
Из мизинца убежал и прикинулся мертвым.

Весть об этом разнеслась, разбежалась,
Почувствовал Гэсэр к умершему жалость.
Пошел он на покойного поглядеть,
О похоронах его порадеть.
— В путь последний, — думает, — его провожу,
На предназначенное место его положу.

Заплел Гэсэр к Хара-Зутану в покои,
И не поймет — что там такое.
Пар виднеется,
Как будто чай только сейчас пили.
Дым виднеется,
Как будто табак только сейчас курили.
Но сам хозяин покоев
Лежит у стены, притворившись покойником.

Один глаз у него открыт,
Одна рука вдоль тела протянута,
Одна нога к животу подтянута.
Можно подумать, что он был кривой,
Можно подумать, что он был хромой,
Что сустав на руке у него не сгибался,
Вот каким Гэсэру Хара-Зутан показался.

— Как же так? — подумал Абай,
Ведь отправляется он к предкам
В извечный край,
Как он некрасиво мертвым лежит:
Один глаз открыт, а один закрыт,
Нельзя с одним глазом на тот свет идти,
Доброго не будет пути.

Взял он из очага серой золы,
Взял он из-под ноги черной земли,
Золу с землей перемешал, перетряс
И залепил незакрытый глаз
— Будем, — говорит,—
Исправлять покойника понемногу,
Возьмемся теперь за согнутую ногу,
Нельзя со скрюченной ногой на тот свет идти,
Доброго не будет пути.
И рука не должна быть вытянутой,
Ногу сейчас мы выпрямим,
А руку, напротив, сейчас сложим,
И на грудь ее смиренно положим.

Взял он саблю свою железную,
Сухожилья, где надо, надрезал,
Руку согнул, а ногу выпрямил,
Хорошо он покойника выправил.

— Вот теперь, — говорит великий хан,—
Передо мной настоящий Хара-Зутан.
— Отвезу, — говорит, — покойника теперь я
На место вычисленное,
На место отмерянное,
Положу его на бобры-соболя,
Будет пухом ему земля.

Стрельчато-синего жеребца-коня
В похоронную запрягли телегу,
За повод ведя жеребца-коня,
Потихоньку в тайгу поехали.
В непроходимую заехали чащу,
Место нашли подходящее,
Пятиглавые у сосен вершины,
Лиственницы-исполины.

Поставил он усопшего
Как и надо — стоймя,
Подпер деревьями сохлыми,
Сначала тремя,
А потом деревьями мелкими окружил,
Сучками и хворостом обложил,
При помощи кресала и трута
Огонь добывает он,
Сухие деревья тут же
Поджигает с четырех сторон,
Раздувает пламя, старается,
Постепенно костер разгорается.

Вдруг
Крик из огня,
А потом еще:
— Спасите меня,
Горячо! Горячо!—
Хара-Зутан с душою черной
Выскакивает из огня живой, а не мертвый.
— Нет, — говорит Гэсэр,—
Мертвые не воскресают,—
И опять притворщика в огонь бросает.
Подпаленный и подгоревший
Выскочил Хара-Зутан быстрее прежнего.

— Нет, — говорит Гэсэр,—
Дважды не воскресают,—
И опять хитреца в огонь бросает.
Подгоревший,
Скорчившийся, искривившийся,
Мертвецом из хитрости притворившийся,
Выскочил из огня Хара-Зутан,
Перед Гэсэром на землю, в ноги упал.

— Подожди, — кричит, — подожди.
Пощади, — кричит, — пощади.
Больше не буду душой кривить,
Больше не буду зла творить.
Пощади меня,
Ты не жги меня,
Все же мы, как-никак — родня.

У Гэсэра вся злость ослабла.
Говорит он дяде: «Ну, ладно,
Только если еще узнаю
Про тебя я…
Душа родная…
Убирайся!
Я мстить не стану».
Отпустил он Хара-Зутана.
Вновь Хара-Зутан на свободе.
Так рассказывают в народе.

После этого Абай Гэсэр Удалой
Возвратился к себе домой.
Золотой он стол накрывает,
Редкие яства ставит.
Серебряный стол расстилает,
Крепкие напитки ставит.
Угощает себя арзой,
Угощает себя хорзой.