Бурятский эпос - Гэсэр

Алма-Мэргэн уж тут как тут.
Носиком птичьим тук да тук.
Попискивает она и щебечет,
Заклинательные слова лепечет:
«Восемьдесят дней тебе не очнуться,
Восемьдесят дней тебе не проснуться».

Потом Алма-Мэргэн
Двенадцать волшебств своих вынула.
Потом Алма-Мэргэн
Двадцать три волшебства своих раскинула.
И вместо жаворонка,
Птички певчей и золотой,
Обернулась она, как ни жалко,
Уродливой сестрой Енхобой.
Стало самой ей жарко,
Стало душно ей тоже,
Взяла она железную мялку,
Мнет она звериные кожи.
Мнет она кожи лосиные,
Мнет она кожи медвежьи,
Мнет она кожи прокисшие,
Мнет она кожи свежие.

После этого
Пакостного она ублюдка,
Помесь лошади и верблюда,
Запрягла она в телегу железную
И сама на телегу залезла.
Ничего она не забыла.
Даже мялку с собой захватила.
И поехала потихоньку вперед,
Где Лобсоголдой, ее брат живет.

В это время
Урмай-Гоохон солнцеликая,
Полземли освещая лицом,
Вышла из дворца освежиться
На широкое серебряное крыльцо.
Сестру Аобсоголдоя она встречает,
Как почетную гостью ее привечает.
Берет уродливого ублюдка,
Помесь лошади и верблюда,
Из телеги его распрягает,
К коновязи его подводит,
Руку тетушке предлагает,
Во дворец ее важно вводит.
Та идет, ковыляет жалко,
Опираясь на железную мялку,
Как на посох или на палку.
Но достойно здоровается она с «невесткой»,
Говорит ей слова уместные.
А невестка ее за стол сажает,
Привечает и ублажает.
Накрывает она золотой стол,
Кушанья редкие на него ставит.
Расстилает она серебряный стол,
Напитки крепкие на него ставит.
Настойки, напитки выставила
Она все старые, выстоянные.
Угощает гостью прозрачной арзой,
Угощает гостью светлой хорзой.

Вкусно гостья пила и ела,
Захмелела и опьянела,
А когда закурила трубку,
Ей сидеть уже стало трудно,
Клонит ее ко сну и вот-вот,
Прямо за столом она заснет.
Хорошо она угостилась,
Ведь хозяйке она не перечила…
В это время солнце уже садилось,
День кончался, клонился к вечеру.

Дьявол Черный Лобсоголдой
Возвращался из гор домой.
Рядом, сбруей гремя железной,
Семенил осел бессловесный.
Целый день, выбиваясь из сил,
Он тяжелые, черные камни возил,
А хозяин по бокам и по ребрам,
Бил кнутом его трехременным.

Урмай-Гоохон, как шаги услышала,
Встречать хозяина вышла.
Сообщает ему: «О, хозяин мой,
На осле возивший камни с утра,
В гостях у нас сама Енхобой,
Старшая твоя, дорогая сестра».

Думает хозяин: «Ничего не пойму,
Что тут за наваждение…» —
Не могла сестра приехать к нему
В гости без предупреждения.
В недоуменьи осла распрягает он,
Не знает, что бы это значило.
Большим удивлением удивлен,
Задачей большой озадачен.
— Все, — он думает, — в этом мире возможно,
Надобно вести себя осторожно.
Надо проверить, в чем тут дело,
Что тут за колдовство.
Может быть, небожителей белых
Это белое волшебство.
Надо проверить, набравшись терпенья,
Нет ли тут чьего-нибудь превращенья.
Приказывает Черный дьявол и хан
Солнцеликой Урмай-Гоохон хатан: —
Мы проверим какого свойства
В нашем доме пошли чудеса.
Ты иди-ка опять, где гостья,
И смотри там во все глаза.
А я соберу в свой голос
Тысячу голосов лосиных,
Оглушительно закричу,
А я соберу в свой голос
Десять тысяч голосов лосиных,
Сотрясающе закричу.
Ты сама этих криков не бойся,
А смотри неотрывно на гостью.

Если это сестра моя старшая
К нам приехала в самом деле,
Ей мой голос будет не страшен,
Никакого движенья не сделает.
Если ж гостья с испугу свалится
И со стула на пол покатится,
Значит, чье-то тут колдовство,
Чье-то белое волшебство.

Вот Урмай-Гоохон появляется,
Где застолье еще продолжается.
Вкусно-сладко наевшись, напившись,
Табаку потом накурившись,
Гостья дремлет, на стуле сидя,
Ничего уж вокруг не видя.

В это время
Лобсоголдой, собрав в свой голос
Тысячу лосиных голосов,
Оглушительно закричал.
А потом он,
Собрав в свой голос
Десять тысяч лосиных голосов,
Сотрясающе закричал.
Горы-скалы стали качаться,
Море Сун пошло волноваться.
Вся вселенная задрожала,
А гора Сумбэр задребезжала.
Тут Алма-Мэргэн со стула свалилась,
На пол кубарем покатилась.
Урмай-Гоохон того не выдержала,
Испугавшись, из комнаты выбежала,
Чтобы рассказать как на стуле сидя,
Дремала гостья, ничего не видя.
Как она испугалась крика
Лобсоголдоя великого:
Как она со стула свалилась,
На пол кубарем покатилась.
Но пока она из комнаты выходила,
Алма-Мэргэн, оказывается, не дремала,
Язык ей в другую сторону поворотила,
Чтобы правды не рассказала.

Собиралась сказать Урмай-Гоохон,
Что там не сестра Енхобой,
А на деле сказала Урмай-Гоохон,
Что там сестра Енхобой.

Лобсоголдой почувствовал себя виноватым,
Что родная сестра могла напугаться.
Черно-угольный, нечесаный и кудлатый,
Пошел он к ней извиняться.
Здоровается он с ней по-хански,
Приветствует ее по-хатански,
Колени перед ней преклоняет,
Черную голову наклоняет.
Видит он, что на стуле сидит она,
И нисколечко не напугана.
А сестра говорит с ним сердито,
Его встретила бранью-руганью.
— Почему не встречаешь достойно
Ты в воротах родную сестру,
А потом орешь, как разбойник,
Или лось в осеннем бору.
Не напился ли ты с утра? —
Так ругает его сестра.

Но потом они помирились,
И как следует угостились.
Угостились светлой арзой,
Угостились чистой хорзой.
Мирно сидят брат с сестрой,
Начинают они разговор простой.
Начинают они после обеда
Медлительную беседу,
То, что прежде древнего произошло
Выясняют,
То, что позже нового проистекает,
Объясняют.
Вспоминают немногословно
Они древние родословные.
Но собеседница носом клюет то и дело,
От еды-питья она захмелела.
Говорит Лобсоголдою сестра:
— Ты как хочешь, а мне спать пора.—
На постель ее уложили,
Одеялом теплым укрыли.
Но сам Лобсоголдой еще не спит,
С Урмай Гоохон за столом сидит.
— Все, — он думает, — в этом мире возможно,
Надобно вести себя осторожно.
Надо проверить, набравшись терпенья,
Нет ли тут чьего-нибудь превращенья.—
Приказывает Черный дьявол и хан
Солнцеликой Урмай-Гоохон хатан:
— Ты к спящей сестре моей тихонечко подойди
И под правой рукой у нее погляди.
У нее под мышкой ты разглядишь
Родинку, величиной с конский катыш.
Эта родинка круглая, черная,
Как печать стоит наша, чертова.

Вот идет Урмай-Гоохон солнцеликая,
Идет на цыпочках по половицам она,
Гостья пышная, полнокровная
Спит раскинувшись, дышит ровно.
И под правой ее рукой
Нету родинки никакой.
Все там гладко и все там чисто,
Кожа белая, золотистая.
Урмай-Гоохон из спальни вышла,
Говорит она ее пославшему:
— Заглянула я сейчас под мышку
Нашей гостьи, в кровати спавшей.
Словно конский катыш у ней там родинка,
Я рукой ее даже трогала.
Эта родинка круглая, черная,
Как печать стоит ваша, чертова.