Василий Журавский - Большая судьба [Болгарские очерки и рассказы]

— Ну что ж, подразним сладкоежек?! — подморгнул Димитр, закончив обозрение медвежьего городища. — Ахмед, Петко! Снимайте рюкзаки! Доставайте завтрак!..

У нас два рюкзака. Один через каждые полчаса кочует со спины на спину. А другой с начала пути несет Ахмед. «Когда он станет мне в тяжесть, — говорит, — сам сниму. Мне закаляться надо. Небось, за моего предка Михаила, в чью честь назван тот „камик“, рюкзаки, то бишь торбы, никто не носил!» Ничего не скажешь, аргумент веский.

Петко расстегивает свой рюкзак и вынимает из него нейлоновый куль килограммов в пять весом. Сквозь мутную оболочку мешка сверкает морозной россыпью сахар-песок.

— Расставляйте пригоршни! — призывает Димитр. — Пригоршня — мера. У кого она больше, у того больше сердце, значит, и доза бо́льшая требуется для восстановления нормальной жизнедеятельности. Медики всех континентов, кажется, сошлись на едином мнении: сердце человека по своему размеру соответствует приблизительно его кулаку. А кулаком называется стиснутая половина пригоршни. Не правда ли, врач? — И он обращается к русской женщине-врачу, идущей в нашей группе вслед за гречанкой.

Дорога веселее и легче, когда с тобой шагает веселый проводник. Каждый делает двумя пятернями «лодочку», а кто и «баржу». Димитр «загружает» пригоршни из куля до «бортов», приговаривая:

— Сухой песок — сухой паек. Чистые углеводы! Моментально впитываются в кровь. После второй пригоршни усталость испаряется, как лужа на экваторе!..

Мы едим, уподобляясь нашим давним предкам, не подозревавшим о возможности появления в быту сервизов. И тем слаще кажется сахар.

— А медведям, спящим рядом, в берлогах, снятся, наверное, сладкие сны, — глубокомысленно изрекает, перемалывая во рту сахар, Ахмед. — Пробудись они в эту минуту, клянусь аллахом, сожрали бы всех нас вместе с этим нейлоновым чувалом!

— Мишо бы не тронули, — отозвался Петко. — Понеже он по́том пропах!

— Тебя тоже не стали бы есть, — спокойно парировал Мишо. — В тебе яду много. И Димитр ушел бы живым: бегает, как заяц!..

Семеро из нас довольно быстро насытились сахаром, а Петко и Ахмед уничтожили еще по колесу колбасы.

— Если не ошибаюсь, кто-то нынче утверждал, что перевелись на земле богатыри, — обращается к Петко и Ахмеду, сводя в улыбке седые дуги бровей, гречанка. — С таким аппетитом, как у вас, ел только Геркулес!

— И Крали Марко! — добавляют болгары, называя имя своего сказочного богатыря.

— Еще Илья Муромец и, наверное, Добрыня Никитич! — продолжают галерею богатырей русские.

— А теперь за мною, впе-е-ре-ед! — зычно скандирует смеющийся Петко.

— Команду отменить! — выкрикивает Димитр. — В горах единоначалие должно быть столь же строгим, как на фронте. Слушай меня: оглянись назад!..

Мы повернулись и застыли, ослепленные чудесным зрелищем. В ущелье под нами клубились белые облака. Создавалось впечатление, будто в зеленых берегах ущелья, чем дальше уходящих, тем больше расступающихся, течет бурная, укрытая густою молочной пеной река. И там, за последним перевалом, у горизонта, она вливается в безбрежный небесный океан. Где-то на дне этой реки лежит Боровец. Над нами чуть сероватый шатер неба, словно сшитый из чисто выбеленных полотнищ льна. Уже без команды мы надеваем очки: яркий свет наступившего дня колет глаза. Кажется, что солнечный шар растопился и растекся, прорвав свою оболочку.

Минуем мостик, перекинутый через быструю рильскую речушку. Мороз в этих местах — ниже двадцати, а лед едва оторочил ее узким кружевом по берегам. Вода в речушке, густо-синего цвета. И даже глазом чувствуешь, до чего она студеная.

Тропа поднимается дальше ступенями в полтора-два человеческих роста. По ступеням взбираемся боком, как лыжники на крутую гору. Проходим мимо последних, редко разбросанных кустарников. Они будто вгрызлись в землю, отстаивая свое существование в борьбе с лютой стихией. Только мшистые их верхушки торчат из-под снега. Дальше простирается голая равнина.

— Полоса лесов позади! — оборачиваясь, говорит Димитр. — Перед вами… тундра!..

Каждые километр или полтора выше уровня моря — это новый растительный и климатический пояс. Теперь мы идем по «тундре». Правда, рильская «тундра» отличается от сибирской и рельефом и своим чуть ли не тропическим солнцем.

Но ветер гуляет по открытому со всех четырех сторон рильскому плато, на которое мы вышли, вольно, как в тундре. Снег лежит барханами. Они движутся. И тропа скрыта где-то под ними.

Теперь ведущий меняется каждые четверть часа. Он прокладывает след. На пересыпях его ноги проваливаются в снег по колено. Шаг замедляется. Все идут по стопам переднего, ступая в «скважины», сделанные его ботинками.

Из-за перевала справа неожиданно показывается гигантский пирамидальный хребет. Его вершина увита чалмою мглистых облаков.

— Мусала! — восклицает Димитр, останавливаясь. — Что-то нахмурилась она. И кто бы это испортил ей настроение?

— Не волнуйся, товарищ командир! — улыбается Ахмед. — Клянусь аллахом, разведрится. Погода в горах подобна настроению капризной красотки!..

Снова подъем. Не крутой, но трудный. Ходьба по глубокому снегу сильно утомляет. Мышцы ног обмякли. Высота над уровнем моря перевалила уже за два с половиной километра. Воздух заметно разрежен. Дышишь, как выброшенная на берег рыба. Я, гречанка и Мишо останавливаемся каждые пять минут. Димитр советует:

— Медленно наполните до отказа легкие и быстро выдохните весь воздух, как это вы делаете кашляя. Повторите три-четыре раза!

Сколько же существует простых и мудрых средств от усталости! Но всемогущего лекарства, панацеи, нет. Силы на некоторое время возвращаются к нам. Но они все быстрее и чаще иссякают. На последних метрах подъема мы продвигаемся сцепленным строем. Второй ухватывается за конец лыжной палки, которую держит первый, третьего буксирует второй и так далее. Сильно уставших не только тянут, но и подталкивают. Поглядеть со стороны — веселая процессия!

Из-за бровки перевала показывается дымок, потом высокая труба, затем крыша, остроугольная, с отвесными боками крыша, какие делаются в Альпах и, наверное, повсюду в горах, иначе на них наслоится снег, и они рухнут.

Последний рывок — и мы стоим на площадке возле красивого двухэтажного дома. У входа прикреплена черная стеклянная доска. На ней сверкают зеркальные буквы:

«Хижина вершины Мусала».

Хижина стоит у подножия гигантской горы, вернее, горы на горе. Острый зубец ее, еле различимый в мглистом, бесформенном облаке, и есть вершина Мусала. До нее остается пятьсот метров по вертикали, а тропинкою — километра полтора.

Решаем сфотографироваться на фоне хижины. Группа размещается таким образом, чтобы не заслонить черной стеклянной доски со сверкающими на ней зеркальными буквами. Она выйдет на снимке в левом верхнем углу, как штемпель, удостоверяющий, что ты покорил Мусалу. Фотографируем по очереди. Отснявший становится в группу на освобождающееся место. Мишо передает свой фотоаппарат Ахмеду: