Василий Журавский - Большая судьба [Болгарские очерки и рассказы]

Наступила весна 1951 года. Главный геолог Степан Фролович Петухов совместно с главным инженером Иваном Николаевичем Иловайским «нащупали» район, на котором сходятся положительные данные всех видов геофизической разведки. Налицо было характерное для нефтеносного слоя «поднятие пластов». Была тотчас заложена скважина № 25. Мощные двигатели буровой установки не смолкали ни днем, ни ночью. Рабочие дышали энтузиазмом и проникались верой геологов.

На рассвете 31 мая из скважины под сильным напором вырвалась струя газа. А спустя три дня болгарская земля извергала первый черный гейзер. Андон Марков по старому обычаю буровиков всех стран первым умыл нефтью свое сияющее счастьем лицо. Победу праздновал весь народ!

…Невдалеке восемь мощных тракторов тащат на специальных санях сорокаметровую вышку. Кто-то из мастеров-бурильщиков переселяется, по выражению нефтяников, на новую геологическую точку. Может, кто из старых знакомых?.. А если и нет, то познакомимся!

Я иду степью навстречу старым или новым друзьям. Что нового они скажут?.. Много! Ведь вся их жизнь полна труда, полна новых исканий, новых радостей.

Осенняя даль глубока и тиха. Вышки уходят на запад.

…Большой вам нефти, разведчики недр!

1959 г.

Погода в горах переменчива. Гром с ясного неба или нежданно-негаданно снег на голову — дело обычное.

Когда мы выехали из Кырджали в Мадан, над Восточными Родопами лучилось безмятежное солнце, и Цельсий показывал 15 градусов выше нуля. Не минуло и часа пути, как нас догнал зябкий северный ветер, температура пала, небо заволокла грязно-серая туча, и на голые пики вершин, на узкую рейку шоссейной дороги, вьющейся у самой пропасти, где в теснине бурлит студеная Арда, повалил густой снег. Сначала он был мягкий и пушистый, как хлопок, потом дробнее и, наконец, перешел в жесткую, сухую порошу… Разыгралась метель.

В Кырджали у генерального директора горнорудного общества я познакомился со знатным забойщиком Героем Социалистического Труда Али Мурадовым. Закончив свои дела, он собирался возвратиться на рудник и пригласил меня составить компанию. Беседа, как случается при первой встрече, касалась всего понемногу. Говорили об открытиях советских ученых в Антарктиде, об охоте на кабанов, о цветной фотографии. Темы предлагал сам Мурадов, оказавшийся человеком широкого кругозора и самобытного, живого ума.

Метель между тем крепчала. Все реже попадались по дороге машины и каруцы. [46] Каруца — телега. Путники, найдя приют под кровлями селений, отдыхали в ожидании, пока разведрится. Спустилась ночь. Сплошная пелена снега, мельтешащая перед фарами, напоминала освещенный киноэкран. И вот мгновенно, словно кадр фильма, вырисовалась на нем фигура. По обочине дороги, подгоняемый ветром, шагал человек в легком полушубке с торбой за плечами.

Шофер тормозит: «Садись, дружок!»

Приглядевшийся глаз различает в полутьме характерный профиль горца с орлиным разрезом век и тонким, слегка горбатым носом. Нашему новому спутнику лет 16―17.

— Откуда будешь? — интересуется Мурадов.

— Из махалы Васильки, — доверчиво отвечает юноша. — Тут рядом она, в Желтом ущелье!

— Как зовешься?

— Эзман Мюмюнов, сын Мехмеда!

— Помак?

— Ага!

Мурадов замолк, устремив взор в белое полотнище метели. Машина врезалась в снежный перемет, забуксовала, но на «газу» вытянула. Эзман, смекнув, что дорога шоферу незнакома, посоветовал:

— Держи правее, вплотную к горе: когда снег с ветром, его оттуда относит!..

— Толково советует парень, — заметил Мурадов, одобрительно скосив глаза на юношу.

А тот, почувствовав расположение к себе, сам продолжил беседу:

— Хорошую дорогу построили. Раньше тут только ишак мог пройти. Двоим встречным не было места разминуться. Отец мой тоже на стройке работал. Он давно камень дробит, дороги мостит. Раньше мало платили, теперь — хорошо. Меня тоже хотел послать на дорогу. Потом раздумал. «Иди в рудник, — говорит, — ты человек грамотный, примут. А там еще лучше платят и, может быть, даже орден дадут». Благословил меня и приказал, чтоб честно трудился и соблюдал коран!..

— Соблюдал коран? — удивленно переспросил шофер.

— Ну, конечно, соблюдал, — повторил Эзман, вовсе не обратив внимания на тон вопроса. — Коран — святая книга, в ней определен закон, как нужно жить человеку!..

Мурадов словно не слышал этих слов. А шофер, одолев крутой поворот, осведомился:

— Значит, ваша семья живет по корану?..

— По корану, — отозвался Эзман. — Как люди, так и мы, вся махала!..

— Ты-то коран читал?

— Нет!

— А отец?

Юноша расхохотался.

— Как же он будет читать, когда отец неграмотный? В махале десять лет назад только школу открыли! Я первый в нашем роду грамотный человек!.. Мулла читал коран.

— Ну и как? — неопределенно осведомился шофер.

— Что «как»?.. Отец говорит, что теперь по корану жить можно, а раньше трудно было. Наша семья имела пять декаров земли. Табак сеяли. Хороший табак родился. Только скупщики мало денег за него давали. Я помню, как зимой голодали. Если бы отец не пошел на дорогу, померли бы.

— Братья-сестры есть?

— Шестеро нас, все меньши́е.

— Жениться скоро думаешь?

— Как отец скажет.

— Есть девушка на примете?

— Отец выберет.

— Да ведь не ему жениться-то!

— Он отец, он мой господин. Так говорит мулла.

— А девушки у вас носят паранджу?

— Ага.

— Все?

— Теперь не все, — сверкнул глазами Эзман. — Сестра у меня Фатме — в седьмом классе — не захотела носить.

— И что же мулла говорит?

— Встретил он отца и спрашивает: «Почему твоя дочь, Махмед, нарушает закон аллаха?»

— А отец?

— Отец сказал, что мулла — самый главный нарушитель законов. Он помогал скупщикам обманывать крестьян и сам грабил!..

— Вот это он правильно рассуждает! — Шофер даже крякнул от удовлетворения.

Сквозь поредевшую пелену снега пробилось электрическое зарево. Машина въехала в город Мадан. По обеим сторонам высились корпуса трех-четырехэтажных домов. На улицах было людно. У театрального подъезда хороводилась в ожидании представления молодежь.

— Десять лет назад, — заговорил Мурадов, — тут ничего этого не было. Стояла махала, как твои Васильки, Эзман, двадцать каменных саклей!..

Эзман жадно всматривался в перламутровую россыпь огней. И никто не хотел нарушить его очарованного внимания. Я слово за словом перебирал в мыслях беседу с ним, пытаясь понять душу этого сына Родоп. Он вызывал неодолимую симпатию к себе, но тем больнее было слышать из его уст глухой голос далеких предков.

Заночевав в Мадане, утром я продолжил свой путь — к вершине Петра, на самую макушку Родоп, где гнездятся рабочий поселок и рудник Петровица.